Робертсон Дэвис - Пятый персонаж (Дептфордская трилогия - 1)
Услышав лесть в свой адрес, многие люди стараются сразу же показать себе и окружающим свою практичность и рассудительность, дабы скрыть тот печальный факт, что они заглотили приманку. Я тоже из этой породы.
- Ваш план кажется мне ужасно непрактичным, - заявил я. - В наше время гастролирующему шоу нужно выступать перед большими аудиториями и иметь сильную внешнюю поддержку, иначе оно просто прогорит. Вы планируете зрелище самой высокой пробы. Что позволяет вам надеяться на успех? А вдруг и вы прогорите? Я-то, конечно же, ничего не могу вам посоветовать на этот счет.
- А мы вас и не просим, - сказала Лизл. - За советами по финансовым вопросам мы обращаемся к финансистам, вы же нас интересуете как человек с несомненным вкусом. Кроме того, нам нужна от вас некая не совсем обычная помощь.
Иными словами, не суй свой нос в денежные вопросы, если ничего в них не петришь. Но что же это за не совсем обычная помощь?
- Каждый маг издает свою автобиографию для продажи в театре и прочих местах, - продолжала Лизл. - По большей части эти книжонки совершенно ужасны, и все они написаны чужой рукой - литературными неграми, если я не путаю выражение. Мы же хотим иметь автобиографию, равноценную по качеству нашему шоу. Она должна быть написана очень хорошо, но в то же время просто и убедительно. Вот тут-то и появляетесь на сцене вы, дорогой Рамзи.
Она кокетливо накрыла мою ладонь своей исполинской клешней.
- Вопрос о том, чтобы я написал эту штуку под своим собственным именем, даже не подлежит обсуждению.
- Ни в коем случае. Важно, чтобы это была именно автобиография. Мы просим вас стать негром. Понимая некоторую оскорбительность нашей идеи для такого, как вы, писателя, мы предлагаем вам существенный гонорар. Три с половиной тысячи долларов это совсем не плохо, я интересовалась расценками.
- Но и не слишком хорошо. Прибавьте сюда половину доходов от продажи, и я подумаю.
- Вот что значит шотландская кровь! - рассмеялся Айзенгрим; за все это время я впервые услышал, как он смеется.
- Хорошо, тогда подумайте, о чем вы меня просите. Это же не просто биография, книгу нужно полностью высасывать из пальца. Надеюсь, вы не думаете, что публика проглотит, не поперхнувшись, утонченного джентльмена, родившегося в медвежьем углу Канады в семье баптистского священника...
- Ты никогда не говорил, что твой отец был священником! - воскликнула Лизл. - Все-таки как много у нас общего. В семье моего отца было много священников.
- Эта автобиография, - продолжил я, - так же как и ваша личность, должна быть ручной, штучной работой, а как вы сами тут меня убеждали, вдохновенные произведения искусства не создаются тяп-ляп.
- Не надо загонять нас в угол, - сказала Лизл. - Понимаете, нам же годится не любой писатель. Но вы писали о святых с такой убедительностью, серьезность вашего тона придает чудесам достоверность твердо установленных фактов, а ваша блистательно безыскусная прямота способна обезоружить любого скептика, - вы тот человек, который нам нужен. Мы можем заплатить вам, и мы заплатим, хотя, конечно же, мы не можем согласиться на абсурдно высокую цену. Но мне кажется, что такой старый друг магии просто не сможет сказать нам "нет".
Ее безобразное лицо расцвело настолько обаятельной улыбкой, что я действительно не смог сказать "нет". Все это сильно смахивало на приключение, а в пятьдесят лет приключения подворачиваются не так уж и часто.
4
А нужны они, эти приключения? В пятьдесят-то лет? Вот таким интересным вопросом задавался я месяцем позже. Меня тошнило от Магнуса Айзенгрима и его труппы. Я злобно ненавидел Лизелотту Вицлипуцли* [Вицлипуцли - один из главных ацтекских богов; в современной литературе его называют Уицилопочтли. У Г. Гейне есть стихотворение "Вицлипуцли".] - такое вот идиотское имечко сообразила себе его страхолюдная бизнес-партнерша. Но их яростная энергия, их целеустремленность, загадочная красота их работы держали меня крепкой хваткой, а собственное внутреннее одиночество лишало меня сил эту хватку разбить.
В первые дни мне было приятно и даже лестно сидеть с Лизл в пустом театральном зале, глядя, как Айзенгрим репетирует. Он неустанно, не пропуская ни дня, оттачивал свои номера, выделяя одни моменты, приглушая другие. Альфой и омегой сценической иллюзии являются приемы, позволяющие отвлечь внимание зрителей; Айзенгрим непрерывно совершенствовал эту тончайшую технику, доводя ее до высшего совершенства.
Все эти трюки, казавшиеся мне в детстве такими блистательными и такими неосуществимыми, не представляли для Айзенгрима ни малейшего труда. "Возьмите шесть монет по полкроны и спрячьте их в ладони". Он мог сделать это хоть левой, хоть правой рукой. Я чуть не прослезился, познакомившись поближе с его сценическим фраком, столько там было карманов и карманчиков, такие там были pochettes и profondes; снаряженный для "Сна Мидаса" фрак весил двенадцать фунтов и все равно сидел на Айзенгриме как влитой, нигде не вздувался и не топорщился.
Мое мнение о программе испросили, выслушали и использовали. В частности, именно по моему совету Айзенгрим радикально перестроил второе отделение. Я предложил убрать все номера с освобождением как чужеродные; в них проявлялись только физические возможности артиста, а не его владение магией. Да и вообще, какая это романтика, если тебя засовывают головою вниз в молочную флягу. Это дало Лизл возможность снова заговорить о включении в программу "Медной головы Роджера Бэкона", и я полностью ее поддержал, "Голова" как нельзя лучше соответствовала духу создаваемого ими шоу. Однако Айзенгрим Великий считал, что раз уж он не слыхал о Роджере Бэконе, то и никто о нем не слыхал - кроме, разве что, двоих-троих повернутых (обычное заблуждение людей, о чем-нибудь не слыхавших).
- Можете не сомневаться, - сказал я, - это ваш номер. Вначале вы расскажете зрителям о великом монахе-волшебнике Роджере Бэконе и его замечательном создании - Медной голове, которая знала и прошлое, и будущее, текст я вам набросаю. И тут все равно, слышали эти люди о Бэконе или нет, многие из них не слышали и о докторе Фаусте, но ваш номер им нравится.
- Какой же образованный человек не слышал о Фаусте? - вопросил Айзенгрим с некоторым, я бы сказал, высокомерием. - О нем есть очень знаменитая опера.
Он даже и не догадывался, что о Фаусте есть еще и трагедия, одна из величайших в мировой литературе.
Он не получил практически никакого образования, хотя и говорил на нескольких языках, и только Лизл научила его - по возможности тактично - не лезть в разговоры о том, чего он не понимает; впрочем, она научила Айзенгрима и многим другим вещам. Как ни странно, именно это невежество и придавало его личности особую, неповторимую яркость - вернее, даже не невежество, а отсутствие стандартного набора поверхностных знаний, которые позволили бы ему занять свое заурядное место в среде заурядных людей. Учитель с двадцатилетним стажем, я не питаю ни малейшей любви к скакателям по верхам. То, что он знал, он знал твердо, не хуже чем кто бы то ни было; это придавало ему уверенность, переходившую порой в наивное, почти невероятное самолюбование.
