Сергей Лукьяненко - Чистовик
Неужели он боится такого несерьезного оружия? После всего, чему я стал свидетелем?
— Знаешь… я вот подумал… если Аркан — ваша служба безопасности… они на всякий случай и тебя должны были опасаться, — тихо сказал я. — Может быть, их оружие для тебя опасно. А, пернатый?
Глаза не-ангела полыхнули яростью.
— Ты ничтожная тварь, ошибка сентиментального идиота… Я разорву тебя на клочки, мальчишка! Стреляй сколько тебе угодно, надейся на чудо, чудес не бывает!
Он шел на меня, не отрывая огромных, с вертикальной прорезью зрачков глаз. Они оставались мудрыми, но уже не казались человеческими. Черные крылья раскинулись за спиной. Мой палец приморозило к спусковому крючку.
Я вдруг вспомнил девочку Марту. Интересно, что должна была — и уже никогда не сумеет — совершить эта полячка?
— Скажи, — прошептал я, — так это ты летаешь над выжженной землей и с криками падаешь вниз с небес? Тебе так страшно и одиноко здесь, не-ангел?
На одно лишь мгновение взгляд его расфокусировался, глаза забегали, нога вздрогнула, сбиваясь с шага. Как будто солидного взрослого человека, какого-нибудь депутата или министра, ехидный взгляд телекамеры застал ковыряющим в носу и разглядывающим козявки посреди заседания Госдумы.
К пальцам будто вернулось тепло.
Я нажал на спуск.
Четырнадцать патронов.
Одна длинная очередь.
Автомат забился в руках, ствол повело. Поразительно — с расстояния в три метра я ухитрился послать в молоко почти все пули.
Только одна вошла в грудь не-ангела. Туда, где у людей — сердце.
Кажется, ему было очень больно.
Не-ангел опустил голову, приложил ладонь к груди. Потом отнял руку и задумчиво посмотрел на кровь. Медленно, будто над ним не властна была гравитация, опустился на колени.
Я шагнул к нему, бросив автомат с расстрелянной обоймой.
— Может быть, ты хочешь стать… хранителем музея? — тихо спросил не-ангел.
Крыша под ногами дрогнула. По зданию прошла судорога.
— Ты умираешь? — спросил я. Мой голос непроизвольно дрогнул.
— Не знаю. Может быть, получится… — Не-ангел шумно втянул воздух. Сейчас, когда он стоял на коленях, он был немногим меня выше. — Хочешь стать на мое место? Тогда добей меня.
Я покачал головой. В его голосе была уверенность в том, что я сумею «добить».
Но я не хотел.
Теперь, когда эта нелепая пародия на ангела стояла передо мной на коленях… все так же сжимая пылающий меч…
Я вдруг понял, что он просто не может выпустить оружие.
Меч — продолжение его руки!
И я замотал головой еще энергичнее.
Здание вздрагивало под ногами. Что же там было такого в этих пулях, если и функционал, и его функция бьются в конвульсиях, прокачивая немыслимые энергии, пытаясь сохранить не-ангелу жизнь?
— У тебя нет выбора, — сказал не-ангел. — Либо ты убиваешь меня и становишься… мной. Либо я убиваю тебя.
— Это уже выбор, — ответил я.
Поднял руку — и повел по воздуху, будто выписывая в пустоте слова незнакомого языка. Голубое пламя с шелестом опадало с кончиков пальцев.
— Я найду того, кто у вас главный, — сказал я. — Найду…
— У нас нет главного… — Не-ангел вздрогнул и завалился на бок.
Я последний раз оглянулся вокруг. Маленький остров, смертное ложе человечества… Во мне не было ни злости, ни страха. Только усталость.
Огненные письмена портала полыхали передо мной, и я шагнул вперед.
Не-ангел хранитель музея мог умереть, а мог и выкарабкаться. Мне не за что было ему мстить и не было оснований ему помогать.
Я ушел из этого мира, даже не зная, куда ухожу.
21
У всего должен быть финал. Нет ничего ужаснее, чем обнаружить — конец еще вовсе не конец. Бегун, разорвавший грудью финишную ленточку и увидевший, как впереди натягивают новую; боец, подбивший танк и обнаруживший за ним еще парочку; долгая тяжелая беседа, закончившаяся словами «а теперь давай поговорим серьезно»…
Финал должен быть хотя бы для того, чтобы за ним последовало новое начало.
Когда я увидел на горе циклопическую башню функционалов, я поверил в то, что нашел их сердце. Я не знал, сумею ли победить. Но я хотя бы поверил в конец пути.
А он, похоже, только начинался.
Я поковырял носком каменную мостовую. Огляделся.
Здравствуй, маленький польский город Эльблонг…
И не думал, что снова судьба занесет…
— Кирилл?
Из портала я вышел на площади, рядом со столиками кафе. Было, конечно, уже холодно, но рядом с разноцветными зонтиками стояли включенные газовые грелки — эдакие высокие металлические грибки с маленькими шляпками. Европа, что говорить. Я усмехнулся, вглядываясь в привставшую из-за столика девушку. Вечер, темно, из освещения — только свечи на столиках и красный отсвет раскаленной каталитической решетки.
— Привет, Марта.
Мужчина напротив нее вытаращился на меня. Я взял пустой стул от соседнего столика и присел между ними.
— И тебе привет, Кшиштоф Пшебижинский.
— Ты чокнулся, — с убежденностью сказал полицейский. — Марта, он чокнулся!
— Не знаю, — задумчиво сказала Марта, разглядывая меня. — Тебя, похоже, жизнь помяла за эти дни…
— Дни? — удивился я. — Ах да, и впрямь. Помяла.
Подошел официант.
— Prosze pana, chcialbym dostac porcje waszych firmowych flakow, salate jakas, czyzby miesna, Cesarz moze byc, — сказал я. — I Zubrowke, dwiescie gram.
Официант повторил заказ и удалился. Я насмешливо смотрел на Кшиштофа.
— Твоего сообщника мы тоже поймаем, — пригрозил полицейский. Он явно чувствовал себя не в своей тарелке.
— Ага. Скажите, пан Кшиштоф, а если бы я был не из России — вы бы меня так же азартно ловили?
— Конечно, — возмутился Кшиштоф. — Это моя функция! Хотя, конечно, русских я не люблю.
— За что?
— А за все, что было!
— Странно, конечно, — сказал я. — У всей Европы друг с другом постоянно все было, только пыль летела. А не любят только нас… Ладно, это не важно.
Официант принес водку и салат. Я опрокинул рюмку и стал есть.
— Что тогда важно? — напряженно спросил Кшиштоф.
— Что мне делать дальше. Что с вами делать, и вообще…
Кшиштоф не выдержал. Встал, зашел сзади, опустил руку мне на плечо, надавил, пригибая к столу.
Я ел салат. Кшиштоф пыхтел за спиной. Потом забросил согнутую в локте руку на мою шею и попытался сжать.
— А вкусно, — сказал я. — Хотя напихали в «Цезарь» синтетической заправки, нет бы свежую сделать.
— Кшиштоф, не позорься, — тихо сказала Марта. — Ты что, не видишь? Он в функции.
Полицейский отпустил. Отступил на шаг. Неуверенно произнес:
