Лестер Дель Рей - Звезда по имени Галь. Заповедная зона
Вот так, примерно. Очень мило — и хватает за душу. Но разве не больше хватает за душу то, что творится сейчас в мире? Надо что-то делать, да поскорее. Индийцы, по крайней мере, пытаются что-то сделать. А не просто сидят ночами без сна, уставясь в одну точку — на грозную цифру шесть, что так и пляшет перед глазами… шестерка, шесть бомб, довольно шести новейших кобальтовых бомб — и конец всей жизни на Земле!
Всем известно, у Америки есть в запасе по меньшей мере девять таких бомб, у России семь, у Англии четыре, у Китая две и еще не меньше пяти — в арсеналах других гордых и независимых государств. Что могут натворить эти бомбы, очень наглядно показали испытания, проведенные Америкой и Россией на их новых полигонах с обратной стороны Луны.
Шесть. Довольно шести бомб — и планете конец. Все знают это, и все знают: случись война, бомбы эти рано или поздно будут пущены в ход; к ним прибегнет тот из противников, кому будет грозить поражение и вражеская оккупация, а руководителям — скамья подсудимых, суд над военными преступниками.
И все знают, что войны не миновать.
Год за годом ее сдерживали, но год за годом она неотвратимо надвигалась. Словно затяжная упорная болезнь: человек пытается ее побороть, но с каждым днем сил у него меньше, он с отчаянием смотрит на градусник, с нарастающим ужасом прислушивается к своему тяжелому дыханию, пока болезнь не одолеет его и не прикончит. Каждый кризис кое-как удавалось преодолеть, но всякий раз положение становилось немного хуже. Вслед за международными конференциями возникали новые союзы, затем следовали новые конференции, а война все надвигалась — ближе, ближе…
И вот она уже рядом. Она едва не разразилась три года назад ни много ни мало из-за какого-то Мадагаскара, и избежать ее удалось просто чудом. Она едва не разразилась в минувшем году из-за прав на обратную сторону Луны, и снова ее предотвратило сверхчудо: в последнюю минуту в роли третейского судьи выступило правительство Индии. Но сейчас человечество поистине стоит на грани. Еще два месяца, еще полгода, от силы год — и войны не миновать. Все ждут уничтожения и гибели и лишь изредка, если выдастся свободная минута, судорожно спохватываются: да почему же мы только ждем сложа руки? Почему это так уж неизбежно? И однако все знают: да, неизбежно.
Словом, Советский Союз и Соединенные Штаты наперебой создавали все новые и новые ракеты и совершенствовали технику межпланетных перелетов, чтобы, когда настанет час бомб, можно было взрывать их побыстрей и с наибольшим эффектом. И в такой-то обстановке Индия выступила со своим предложением. Пусть два могучих соперника объединятся для задуманного обоими дела, объединят свои знания и силы. Одна сторона уже немного дальше продвинулась в искусстве космонавтики, другая, как известно, немного больше преуспела в создании атомных ракет. Пусть же они сообща снарядят экспедицию на Марс, которую организует Индия и возглавит капитан-индиец во имя и для блага всего человечества. И пусть всему миру раз и навсегда станет ясно, какая из сторон отказывается от сотрудничества.
Не принять такое предложение, да еще сделанное в самую подходящую минуту, было немыслимо. И вот они на Марсе, думает О’Брайен, они вместе прилетели сюда и, надо полагать, сумеют вместе вернуться на Землю. Быть может, они многое доказали, но помешать ничему не помешали. Международное положение остается прежним, не пройдет и года — и разразится война. Участники экспедиции понимают это не хуже, а, быть может, лучше кого-либо другого.
По дороге в рубку, проходя мимо люка, они увидели Белова — он вылезал из скафандра. Продолжая раздеваться, неуклюже подпрыгивая то на одной, то на другой ноге, он заспешил к ним.
— Недурная находка, а? — прогудел он. — На второй же день, посреди пустыни! Погодите, вот увидите мои снимки!
— Жду не дождусь, — отозвался О’Брайен. — А пока поторопитесь-ка в машинный отсек и доложите капитану. Он боится, вдруг вы там нажали какую-нибудь кнопку, замкнули цепь и пустили в ход машину, которая взорвет весь Марс, а заодно и нас.
Русский широко улыбнулся, показав редко поставленные зубы.
— Уж этот Гоз, везде ему чудятся взрывающиеся планеты…
Он потрогал ладонью темя, поморщился и легонько помотал головой.
— Что это вы? — спросил О’Брайен.
— Побаливает голова. Только сейчас заболела. Наверно, я слишком долго пробыл в этой одежке.
— Я в ней пробыл вдвое дольше вашего, а голова ни капельки не болит, — заметил Смейзерс, рассеянно подталкивая ногой сброшенный Беловым скафандр. — Может, у нас в Америке головы покрепче.
— Том! — рявкнул О’Брайен. — Какого черта?
Белов так стиснул губы, что они побелели. Потом пожал плечами.
— После обеда — в шахматы, О’Брайен?
— Непременно. И, если хотите знать, собираюсь идти напролом. Я все равно уверен, что черные могут выиграть.
— Тут вам и крышка, — усмехнулся Белов и направился в машинный отсек, на ходу осторожно поглаживая темя.
Когда они остались в рубке вдвоем и Смейзерс принялся за компьютер, О’Брайен плотно прикрыл дверь и сказал сердито:
— Дернула тебя нелегкая, Том! Эти шуточки слишком опасны. И примерно так же забавны, как объявление войны.
— Знаю. Но Белов действует мне на нервы.
— Белов? Да он самый славный парень из всех русских на борту.
Помощник инженера отвинтил боковую панель и присел перед аппаратом на корточки.
— С тобой он, может, и славный. А мне вечно подпускает шпильки.
— Как это?
— Да по-всякому. Взять хотя бы шахматы. Я предлагаю сыграть, а он отвечает — с одним условием: если он даст мне фору ферзя. И смеется этаким, знаешь, въедливым смешком.
— Проверь-ка верхний контакт. — предупредил штурман. — И слушай, Том, ведь Белов — классный ифок. На последнем московском турнире он занял седьмое место, а там сплошь были мастера и гроссмейстеры. Это совсем недурной результат, ведь у них там шахматы — первая игра, на ней все помешаны, как у нас на футболе и бейсболе вместе взятых.
— Да знаю я, что он отличный шахматист. Но я тоже не из последних. Уж не так я плох, чтоб давать мне фору ферзя. Целого ферзя!
— И только в этом дело? Кажется, ты уж чересчур скверно к нему относишься, а какие у тебя, в сущности, основания?
Смейзерс помолчал, разглядывая электронную лампу. Потом сказал, не поднимая глаз:
— Зато ты, кажется, уж чересчур нежно к нему относишься. А у тебя, в сущности, какие основания?
О’Брайен едва не вспылил, но вдруг кое-что вспомнил и прикусил язык. В конце концов, это может быть кто угодно. Может, это и Смейзерс…
