Ллойд Биггл - «Если», 2002 № 02
Он быстро умял все это и заплатил несколькими из своих рублей. Потом, все еще сидя за столиком, старательно написал несколько строчек, вырвал страничку и запечатал ее в конверт, который адресовал Хиан через Яму. Он вышел из закусочной, угрюмо улыбаясь: если все обернется плохо, это будет тем немногим, что от него останется.
Стеф вышел на Красную площадь и обнаружил, что за время его обеда она стала невыразимо прекрасной. Пошел легкий осенний снежок, загорались уличные фонари, и сказочный собор плыл в воздухе, озаренный собственным светом, еще более похожий на чью-то сонную мечту.
Тени, свет и снежинки превращали все в волшебство. Мимо проходили молодые люди с лицами, бело-розовыми, будто облака на заре, а среди них — толстяки в каракуле и элегантные женщины в шубках из поддельного горностая.
Где-то заиграл маленький оркестр, и Стеф побрел через площадь к освещенным прожекторами воротам в кремлевской стене. Туда устремлялись группы возбужденно переговаривающихся людей, и Стеф следовал за ними.
Он оказался в густой толпе, собравшейся перед большим безликим новым зданием с надписью золотыми буквами над дверями: НАРОДНАЯ ДУМА. Стражники в шапках из искусственного меха оттесняли людей, чтобы освободить проход, но, к удивлению Стефа, электрохлыстами не пользовались. Вспоминая все то, чего он наслышался о царях, Стеф мог только поражаться мягкости этого правительства. Он обходил толпу, сосредоточив мысли на голограмме Дьевы, вглядываясь в лица, которые казались бесчисленными и уходили в бесконечность, все разные, и ни одного похожего на ее лицо.
В стороне от Думы в Кремле было больше открытого пространства. В угасающем свете дня крупные вороны с серыми пятнами на крыльях, будто закутанные в шали, перелетали с одного дерева на другое, сердитым карканьем изливая свое негодование на вторжение человека в их владения. Стеф забрел в маленькую церковь, похожую на лакированную шкатулку. Святые в золотых нимбах восходили по стенам и парили в глубинах купола; откуда-то лились тихие прозрачные звуки песнопения, хотя он не видел, чтобы кто-то пел.
Люди молились, опустившись на колени, или просто стояли, глядя перед собой. Какая-то старуха поднялась с колен, перекрестилась и, толкнув Стефа, вышла за дверь. Встала женщина помоложе в меховой шапке и тоже повернулась к двери. Либо Дьева, либо ее сестра-близнец прошла так близко от Стефа, что он мог бы ее коснуться.
Оправившись от изумления, он последовал за женщиной в огни и тени сумерек под редкий сухой снег. Вороны уже устроились на ночлег. Дьева не просто шла, а широко шагала, глядя прямо перед собой. Он двигался за ней по вьющейся дорожке, стараясь, чтобы между ними все время кто-то был, и выглядывал, где удобнее будет ее убить — какой-нибудь темный закоулок, укромное местечко…
И тут он понял, что ни в какой укромности не нуждается. Положил левую руку на красную кнопку, левой сжал пистолет, чуть приподняв ствол в кармане куртки. Он убьет ее в открытую и ускользнет туда, куда никто последовать за ним не сможет. Надо только полностью удостовериться, что она — это она. Он сошел с дорожки и, похрустывая сухим снегом, догнал ее.
Она остановилась, глядя на новобрачных, которые завершали празднование свадьбы здесь, в Кремле, под смыкающимися сумерками. Миловидная девушка в пышном белом платье, ее молодой муж, явно изнемогающий в строгом черном костюме, и десяток их друзей стояли с бокалами в руках. Один из друзей откупорил бутылку и разлил по бокалам искрящееся вино. Все смеялись. Где-то они подобрали уличного музыканта, старика с примитивным инструментом, который то растягивался между руками, то сжимался. Старик выводил хрипловатую мелодию, молодежь пила за новобрачных, а посторонние зрители хлопали в ладоши, смеялись и плакали.
— Дьева, — окликнул Стеф. Она оглянулась и посмотрела на него.
Да, то самое, так хорошо ему знакомое татарское лицо, четкие скулы, раскосые глаза. Ее выражение не изменилось, хотя она мгновенно поняла, зачем он здесь. Вместо того, чтобы умолять о пощаде, она сказала на олспике тихо и требовательно:
— Погляди на них! Погляди на этот мир. Неужели ты допустишь, чтобы он уничтожил себя ради спасения того, что имеем мы — тиранов, дураков, темнооборотников, Белую Палату? Эти люди живут, они свободны, они заслужили будущее. Кто бы ты ни был, подожди секунду — не убивай меня. Подумай!
Затянувшуюся секунду Стеф думал. Собственно говоря, он уже несколько часов думал об этом. Он был здесь, сейчас, видел этих людей, этот мир — они перестали быть умозрительными понятиями. Неисчислимые миллионы жили, дышали и хотели, чтобы и дальше было так. Его собственный мир казался далеким и невозможным. Запахи лопнувшей канализации и бабаку на улице Золотой Орды, его грязная квартира и трубка для кифа. Яма и его вонючий стражник, его долгий день в Белой Палате, озеро Бай и певцы на лодке, синтезатор и певец, щебечущий мелодию «Росистого мира».
В это мгновение он готов был сам присоединиться к «Круксу». Но вспомнил о Джун и заколебался. И в это же мгновение Дьева повернулась к нему — он услышал мягкое «пфут», когда она выстрелила в него сквозь пальто.
Он почувствовал… нет, не боль, но невероятное, сокрушающее давление внутри тела. Его отбросило назад, затылок ударился о твердую, холодную, заснеженную землю. Последним рефлекторным сжатием пальцев правой руки он произвел выстрел и послал пулю вверх, вверх, вверх в темные низкие тучи, будто крохотную ракету. Пальцы левой руки нажали красную кнопку, подав сигнал: мое задание выполнено, я выиграл, верните меня домой.
Дьева повернулась и торопливо зашагала прочь. Свежевыпавший снег скрипел под ее сапожками. Люди вокруг смотрели на новобрачных, и прошла почти минута, прежде чем женщина услышала у себя за спиной — теперь уже в отдалении — чей-то пронзительный крик. И она не знала, что прохожий закричал не просто потому, что увидел на снегу изуродованного мертвеца, но еще и потому, что почти в то же мгновение труп исчез, словно растворившись в сгустившихся сумерках.
Яма сдержал слово.
Дьева смешалась с толпой перед зданием Думы. Ее мысли сосредоточились на объявленном прибытии президента и кабинета министров на переговоры в связи с положением на границе с Монголией. Сосредоточились на том, что у нее есть еще пятнадцать выстрелов, и любого будет достаточно. Сосредоточилась на необходимости остановить этого Министра Разрушения, проклятий в чей адрес она наслушалась еще на Ганеше, в раннем детстве, — того, кто отдал приказ покончить с этим миром.
Нет, она больше не верила в Бога. Но почувствовала необходимость вновь обрести веру и зашла в Благовещенский собор. Кто бы мог вообразить, что когда-нибудь у нее появится возможность помолиться в храме, который давно испарился, чьи атомы погребены в глубинах Кремлевского Щита?
