Рольф Майзингер - Памирская жуть
ЕГО ВРЕМЯ ПРИШЛО
Хорст Шиллинг старался идти как можно тише. Теперь он точно знал, в каком направлении ему нужно было двигаться. Выбираясь с территории лагеря, профессор предпринял все меры предосторожности, чтобы не быть замеченным. Но как только он обогнул скалу, испещренную многочисленными пещерами с источниками, тут же прибавил шагу. Здесь он мог быть абсолютно уверен, что его никто не услышит. Профессор Шиллинг ничуть не сомневался, что красные скалы, о которых говорил Крюгер, и красный хребет, упомянутый его отцом, – одно и то же. А это могло лишь означать, что его цель была близка.
Положа руку на сердце, профессор так до конца и не смог себе объяснить, зачем ему все это было нужно. Видимо, именно поэтому он для начала постарался сделать из себя, из своей жизни, что-нибудь стоящее. А уж затем, на склоне лет, решил прикоснуться к тайне своего отца.
Он шагал и вспоминал свои студенческие годы, своих друзей, многие из которых уже покинули этот мир. И при этом все больше и больше убеждался в том, что принятое им решение являлось единственно верным.
Кроме своего рюкзака с запасом продовольствия, Хорст прихватил еще две вещи, ему не принадлежащие, – карабин и жилетку специального образца, из которой он предусмотрительно извлек маячок. Для Шиллинга, который за всю свою долгую жизнь ни разу не посягнул на чужое, присвоение этих вещей было равносильно потере лица. Но в конце концов он смог убедить свою совесть, что тех денег, которые он заплатил за участие в экспедиции, было бы достаточно и для погашения этого счета.
Мартину не спалось. Едва приглушенные палаточной тканью звуки ночи не то что бы мешали ему, нет. Они просто отвлекали молодого человека, распугивая его робкие сновидения. Беззлобно отпихнув развалившегося и счастливо улыбающегося во сне Макса, Букс выбрался из палатки. И тут что-то заставило его замереть и прислушаться. Ему показалось, что он заметил какое-то движение. Кто-то крадучись пробирался вдоль скалы, то и дело останавливаясь и осматриваясь. Десятки предположений проносились в голове Макса, одно фантастичнее другого. Дождавшись, когда неизвестный совсем скрылся из виду, Букс кинулся следом.
Хорст Шиллинг двигался с завидной скоростью и к семи часам утра добрался до мрачного, ощетинившегося десятками острых скал ущелья. Далеко на дне поблескивал ручей. Окинув оценивающим взглядом очертания возникшей на его пути преграды, Шиллинг решил спускаться. Из всех геологических экспедиций, участие в которых ему доводилось принимать, Хорст усвоил для себя одно железное правило. Если представляется возможность выбирать, забираться ли на гору или спускаться в ущелье, нужно выбирать второе, а именно – спуск в ущелье. Он всегда считал, что это куда безопаснее. Ибо, по его мнению, чем дальше в гору ты забираешься, тем выше тебе падать. В то время как, спускаясь в ущелье, ты все больше сокращаешь расстояние до спасительной в одном случае и смертельной в другом тверди. Но прежде чем начать спуск, Шиллинг решил подкрепиться.
Он ел и наслаждался вселенским спокойствием этого красивого места и своим одиночеством. Шиллинг никогда не был человеконенавистником. Скорее наоборот. Ему даже очень нравилось находиться среди людей и особенно молодежи. Но за время их путешествия здесь, в горах Памира и Гималаев, он почувствовал какую-то странную усталость. Не старческую, когда ломит кости уже от одного взгляда на открытку с видом гор. Нет! А, скорее, усталость жизненную. Хорст сам удивился этому своему мысленному объяснению неприятных ощущений. Он начинал сомневаться, а были ли это действительно ощущения. Ведь ощущения – это реакция человека на контакт с чем-то ощутимым. А свою усталость Шиллинг никак не мог отнести к разряду физической. Отсюда и это его мысленное определение – жизненная усталость. Хорст посмотрел вниз, на серебряную проволоку ручья. Он понимал, что дело не только в этой самой жизненной усталости. Потому как если бы вся проблема заключалась лишь в ней, то с каждым новым шагом, уносившим его все дальше от лагеря, ему, по логике вещей, должно было бы становиться лучше. Но ведь этого не происходило. И тогда Хорст просто признался самому себе в том, что он тосковал. Да, именно тосковал. По его так неожиданно приобретенным и теперь, наверное, уже навсегда потерянным товарищам.
Навалившийся полумрак ущелья заставил Хорста со всей остротой ощутить свое одиночество.
Все же он успел привыкнуть к этим молодым и веселым людям. В последний раз представив себе их лица, Хорст отбросил сентиментальные воспоминания. Теперь перед его мысленным взором стояла только одна цель – найти таинственную дверь.
То, что он совершил чудовищную ошибку, до Мартина дошло слишком поздно. Увлеченный слежкой за Хорстом, а молодой человек, еще даже не имея возможности как следует рассмотреть шедшего впереди, уже догадался, что это профессор, он лишь под утро сообразил, что к преследованию совершенно не был готов. Мало того, он еще и оказался в пресквернейшей ситуации. Покидая свою палатку, Мартин даже не подумал о том, чтобы надеть свой спасительный жилет. У него не оказалось при себе ни грамма воды, ни куска хлеба, собственно говоря, ничего. Он замер как вкопанный на одном месте, когда его посетила эта равносильная удару грома мысль. Тихо выругавшись, Букс бросился назад. Подгоняемый сознанием всей нелепости ситуации, в которой он оказался, Мартин пробежал километров пять прежде чем снова резко остановился.
– Боже мой, Букс! – обратился он сам к себе. – Какой же ты идиот!
Все же бегал он гораздо быстрее, чем соображал. Было совершенно очевидно, что он не только не улучшил свое положение, а еще больше усугубил его. Теперь уже он точно был один. Отрезанный от всего мира и затерянный в бесконечных лабиринтах гор. Не зная толком, как вернуться назад, не имея при себе ничего, ему оставалось лишь положиться на свое самообладание. А с этим у молодого человека нередко бывали проблемы и в условиях цивилизации.
– Хорошо, хорошо, – пытаясь успокоиться, произнес он вслух. – Надо хорошенько вспомнить, откуда я сейчас бежал.
Потоптавшись на одном месте, Мартин все-таки выбрал, как позже оказалось, верное направление. Кофейная гуща ночи постепенно разбавлялась молоком утренней серости. Мартин, недолго думая, бросился со всех ног к темнеющим силуэтам далекой горной гряды.
В некоторых местах ущелье было просто до неприличия узким.
– Боже, как хорошо, что я не страдаю клаустрофобией, – прошептал Шиллинг.
Изуродованные бесчисленными трещинами каменные стены поднимались вверх почти вертикально. И отсюда, из глубин земли, небо казалось узкой блестящей полоской.
