А Дейч - Гарри из Дюссельдорфа
Что такое народ? - Народ это совокупность граждан, которые трудятся.
Как обходится закон с народом? - Закон его считает рабом.
Каков удел бедняка при правительстве богачей? - Удел бедняка подобен судьбе рабов и негров, его жизнь соткана из нищеты, изнурения и страданий.
Какой принцип должен лежать в основе правильного общества? - Равенство.
Каковы должны быть права гражданина в хорошо налаженной стране? - Право на существование, бесплатное образование, право участвовать в правительстве... его обязанности - преданность обществу и братство со своими согражданами.
Нужно ли произвести социальную революцию? - Необходимо произвести социальную революцию.
Позднее, когда пробьет час, мы возьмемся за оружие, чтобы свергнуть правительство, которое является предателем отечества. Будешь ли ты с нами в тот день? Обдумай хорошенько, это опасное дело: наши враги могущественны; у них-армия, богатство, поддержка иностранных королей; они царствуют при помощи террора. Мы же, бедные пролетарии, располагаем лишь нашим мужеством и неоспоримым правом. Решил ли ты умереть с оружием в руках за дело человечества, когда будет дан сигнал к борьбе?"
Эти последние слова Гейне прочитал дрожащим от волнения голосом. Он увидел, как нервно подергивалось лицо Анри Торселя. Долго они в этот вечер разговаривали о грядущих судьбах Франции.
- Вместо одного разгромленного тайного общества вырастают десятки других, - говорил Торсель. - Таких, как я, много, очень много, и мы добьемся своего.
- Да, - сказал Гейне, - рано или поздно вся эта буржуазная комедия во Франции с ее королевской властью и парламентскими "героями" будет освистана. Вы, дорогой Анри, со своими товарищами поставите на исторической сцене эпилог, который будет называться: коммунистический строй!
Поэтическая восторженность Гейне очень нравилась Торселю, он и сам был горячим романтиком революции.
В один из светлых весенних дней Торсель повел поэта в мастерскую по обработке металла. Длинное одноэтажное здание выделялось своим унылым видом даже среди малопривлекательных домов рабочего предместья. Высокие окна, застекленные маленькими квадратиками, были до того закончены, что внутри стояли какие-то странные сумерки. На грязном кирпичном полу валялись разные обломки и куски железа, слесарные инструменты, металлические опилки. Был обеденный перерыв, очень короткий, так что рабочие не могли отлучиться из мастерской.
Торсель познакомил Гейне с товарищами по работе. Они торопливо проглатывали принесенную из до.ма еду и запивали кипятком.
- Вам надо посмотреть, как мы работаем, - сказал Торсель. - Кстати перерыв кончается.
Раздался пронзительный свисток, и длинный дымный барак наполнился рабочими. Кузнецы раздували мехами гориы, и красные гибкие языки пламени ярко освещали их мужественные, полуобнаженные фигуры. Торсель ловко схватил длинными щипцами кусок металла и положил его на наковальню. Двое рабочих били в такт молотами и при этом пели песню. Снопы разноцветных искр вылетали из-под молотов, и Гейне не мог оторваться от этого зрелища. Он видел в рабочих, кующих железо, живое воплощение силы того класса, которому принадлежит будущее.
УЛИЦА ПИГАЛЬ
Если парижанину в начале 40-х годов прошлого века говорили "Улица Пигаль", это означало "Жорж Санд".
Небольшая гористая улочка, поднимавшаяся на Монмартрскии холм, стала центром умственной жизни Парижа, с тех пор как там в небольшом особняке, иод № 16, поселилась Жорж Санд. Особняк находился в глубине сада и был почти не виден с улицы, особенно летом, когда разрасталась зелень. Зимой сквозь черную сетку ветвей можно было разглядеть за садовой оградой приветливый домик, где помещался салон Жорж Санд.
В теплый декабрьский день Гейне подъехал на фиакре к саду на улице Пигаль. В саду стояли лужи от растаявшего льда, и пришлось шагать к крыльцу особняка по воде. Слуга, открыв дверь, встретил Гейне, как старого знакомого, впустил его в прихожую и отправился доложить о нем. Несмотря на то что был третий час дня, Жорж Санд еще спала. У нее была привычка работать по ночам, и часто она ложилась лишь утром. Из гостиной доносились приглушенные звуки рояля, и поэт сразу догадался, что это играет Шопен, прославленный польский композитор и пианист, близкий друг Жорж Санд. Поэт осторожно вошел в гостиную, чтобы не помешать музыканту, и уселся в зеленое бархатное кресло в углу комнаты. Гейне любил эту уютную гостиную с большими китайскими вазами, наполненными цветами, с удобной мебелью и прекрасным роялем палисандрового дерева, за которым теперь сидел Шопен. Он не замечал гостя и продолжал играть, по временам вдохновенно откидывая голову, мгновенно отрывая пальцы от клавишей и снова принимаясь за игру. Неожиданно Шопен остановился, захлопнул крышку рояля, обернулся и увидел Гейне. Худой и бледный, с болезненным выражением запавших глаз, Шопен выглядел гораздо старше своих тридцати лет.
Композитор дружески пожал руку Гейне и сказал, улыбнувшись, что он первый слушатель его новой музыки.
- Да, она сочинена, - продолжал Шопен, - но это не главное. Для меня составляет величайший труд записать музыкальную пьесу. Я страдаю нерешительностью, записываю какой-нибудь такт на нотных линейках, стираю его и снова записываю.
- Я думаю, - возразил Гейне, - что это не нерешительность, а требовательность к себе.
Разговор зашел о музыкальном сезоне в Париже.
Гейне пожаловался на форменное нашествие пианистов, но тут же спохватился и добавил, что о присутствующих не говорят. К тому же он считает Шопена не гастролером, а парижанином, таким же, как он сам.
- Мы оба будем жить в Париже, - добавил Гейне, - пока наши родины-мачехи, Польша и Германия, не освободятся от деспотов. - И, переводя разговор на менее опасную тему, поэт сказал: - Не угодно ли вам, мосье Шопен, послушать веселые стихи, сочиненные мной совсем недавно под аккомпанемент зимней стужи:
Мороз-то на самом деле
Огнем обжигает лица.
В густых облаках метели
Народец продрогший мчится.
Промерзли носы и души.
О, холод зимой неистов!
И раздирают нам уши
Концерты пианистов.
Насколько приятней лето!
Брожу я в лесах, мечтаю
И о любви поэта
Стихи нараспев читаю.
Оба засмеялись.
- Уж не хотите ли вы предложить мне эти стихи для композиции? - спросил Шопен. И, не ожидая ответа, добавил: - А если говорить серьезно, то Шуман написал недавно цикл романсов на ваши слова. Знаете ли вы об этом? Мне рассказывал Лист, что Шуман собирается послать вам эти песни.
Гейне задумался. Перед его глазами встал юноша Шуман, с которым он когда-то встретился в Мюнхене. Теперь Шуман знаменит, но ему, верно, трудно приходится в Германии.
