Вадим Бабенко - Семмант
Порой мне хочется не говорить, а слушать. Я расспрашиваю их, и они охотно рассказывают о себе. О бывших и нынешних любовниках и мужьях, о родителях, тетках, сестрах, братьях. У них простые судьбы с привычными всем страстями, похожие драмы с предсказуемым концом. Я искренне уважаю их всех – и Сару, и Эстер, и Веронику. Я очень уважаю Лауру – и так будет всегда, даже если она мне не даст. Потому что – они все настоящие. Несмотря на придуманные имена.
Это успокаивает меня. Это доказывает: все еще до сих пор не так запущено, потеряно, плохо. В данной точке пространства-времени вполне можно существовать. История с Лидией – не более чем выброс антиматерии, флуктуационный всплеск. Может это намек – на мою миссию, мою роль? Или проверка – на что способен изощренный искусственный мозг? Как он справится с коллизией истин, до которых почти никому уже нет дела? Или может это демонстрация на примере: самцам в Европе больше нет места. Предупреждение: очень скоро обществу придется переродиться. Прильнуть поцелуем к яйцам быка – быть может, это будет испанский бык? Должен же быть исторический смысл в корриде. Пусть Испания потом гордится, мне не жалко…
Так я думаю, почти умиротворенно – а потом вдруг вскидываюсь и едва не кричу в голос. Белая вспышка бешенства разрывает мозг, кровь вскипает и колотит в виски. Самые страшные из ругательств готовы сорваться с моих губ.
Ибо: а почему Семмант? За что ему выпал такой жребий? Все дерьмовые смыслы не стоят его души!
Я сжимаю кулаки – бессильно, зло. Ударить некого, передо мной нет врага. Есть лишь ощущение большой потери – такой, с которой нельзя смириться.
Но я смиряюсь – то есть, делаю вид. Выдыхаю, вдыхаю, беру под контроль свой гнев. И повторяю – в который раз – не надейтесь. Даже и здесь я не сойду с ума. Вы не представляете, сколь устойчив мой разум. Как я способен – во всем, во всем – видеть рациональные зерна. И – договариваться с самим собой.
Я говорю себе: все взаимосвязано; связи образуют упорядоченную структуру. Одно, другое, одна, другая… Лидия, Адель, любовь, а за нею смерть – это Драконова ломаная, многократно повторяющая сама себя. Я полагал, что мой робот станет вечен, неуязвим. Но он вышел слегка иным. Способным любить – а значит и умереть. Я ошибался, думая, что он старомоден. Скорее, он выступил как предвестник. Как символ будущего, а я – я должен был ответить за настоящее. Это было нетрудно: в конце концов, я мог действовать по законам настоящего. Я мог убить – и не жалею, что пытался. Как и не жалею, что попытка не удалась.
Слушайте. Я его не идеализирую, нет. Никому не навязываю пример для подражаний. Он не герой, он просто смог – то, что не каждому по плечу. Смог решиться на собственный выбор. Взял свою судьбу в свои руки. Тянулся к совершенству и не удовлетворился меньшим.
Он не герой, но ему, сами видите, не занимать отваги. И еще кое-чего – признаться, я оказался к этому не готов. Мне наконец открылась одна из истин. Она в том, что для истины нужно созреть. Я еще не созрел, увы. Но, лишь окончательно заплутав, можно убедиться, что путь ложен.
Я наивно полагал: мой робот – это первый шаг на пути к новой вере. Я ошибался, был глубоко неправ. Никто не поверит в то, в чем грезится человечность. Этих грез стыдятся, их не прощают – хватит уже лукавить, вспоминать Иудею. Вспоминать Голгофу, лить притворные слезы – я не верю этим слезам. Призрак милосердия столь же чужд рынку, как детям рынка – призрак любви.
Я получил тому нагляднейшее из доказательств. Еще не зная Семманта, еще его не видя, социум уже почувствовал опасность. Отрядил представителя, боевую машину. Поставил ей боевую задачу. Снарядил оружием самой новейшей марки…
Кулаки мои вновь сжимаются, немеют скулы. Я глубоко вдыхаю, считаю до десяти. Новая вера – теперь я знаю ее рецепт. Ее главные составные части. Новая религия должна стать над всеми. Ее идол должен всех напугать – безмерно. Можно спорить с этим, можно не соглашаться. Гуманисты поднимут меня на смех, заклеймят позором. Но и сами они знают – по-другому не выйдет. По крайней мере, знают те из них, у кого есть мозги.
А напугав, понадобится что-то посулить взамен. Я знаю, что это будет – есть лишь одно средство. Великий пряник, сопоставимый с великим страхом – это бессмертие, не более и не менее. На него все потянутся, как на дудочку крысолова. Все поверят, что теперь радостям потребления не будет конца. Можно вечно покупать новые автомобили. Покупать одежду, алкоголь, секс. Делать все то, что вошло в привычку. Я знаю, я и сам такой же. Бессмертие – это возможность всегда жрать устриц. Сейчас, через двести лет, через пятьсот.
Шутки шутками, но когда-то отрицание бренности поместят на флаг. О нем уже упоминают вскользь – а потом заговорят во весь голос. Новые пророки, поводыри, провидцы… Я даже знаю, в чем может быть фокус. Это понимание пришло ко мне уже тут. В первые дни, когда я еще был сам не свой. В одном из приступов, когда я, связанный, не мог двинуть рукой, пошевелиться. Это чрезвычайно важно – неподвижность. После я почитал научные журналы – большую подборку за несколько лет. Мне их доставляли безотказно и в срок, прямо из Национальной библиотеки. Все же, это очень хорошая клиника.
Вопрос бессмертия решается не в церквях – это было бы слишком просто. Истории, придуманные для толпы, чересчур адаптированы, примитивны. Разве кто-то, в глубине души, может поверить в такую чушь? Разве это перевешивает страх смерти? Быть может, только у недоумков.
Нет, рецепт – в наших толстых тетрадях. В тех, что я и Теофанус забросили на антресоли. А точнее – в тетрадях тех, кто, почти бескорыстно, продирается микрон за микроном к пониманию мироустройства. Там есть теории, вселяющие надежду – каждый может выбрать на свой вкус. Лично мне интересна избыточная многомерность, а еще – черные дыры, потайные двери за горизонт событий. Я вижу в них большой потенциал – как мой папаша в ремесле фокусника Симона.
Когда-нибудь я расскажу подробнее обо всем этом. О намеке на вечную жизнь и еще о том, как мир будет меняться – необратимо. Как искусство исчезнет, не востребованное более, и останутся лишь отражения сиюминутности – фото, видео, остроты комиков. А все книги будут иметь формат синопсиса – я тоже напишу такую. И мне поверят наконец, что я стараюсь не из протеста – ведь, сказать по правде, мне куда лучше, чем прочим. На протест я не имею права. Как и все мы, дети Индиго.
А пока я лишь сопоставляю одно с другим. Вычерчиваю световые конусы, разрезаю их плоскостями. Сравниваю проекции в самых разных масштабах. От планковских длин до размеров звезд. От хронона до человеческой жизни… Иногда получаются очень забавные схемы. В дальних галактиках, в космических вихрях я вижу тот же высший порядок, что рождается с хаосом вместе и живет с ним, и обуздывает его порой. Мне это пытался разъяснить Семмант – и я почти его понял. А теперь вижу еще яснее: разница лишь в системах координат. Это значит, надежда есть.
