Роджер Желязны - Миры Роджера Желязны. Том 1
— Мертвые охватывают ее взглядом с высоты вечности, — ответствовал он. — И если уж мы заговорили о вечности, молю вас…
— Нет-нет, только не заводите старый разговор! — перебил я.
— Эдди! — обратилась ко мне Лигейя, ставя ударение в моем имени, как обычно, на втором слоге — по французской привычке.
— Да?
— Некоторое время вы наблюдали за моими действиями, а я столько же времени наблюдала за вами. Вы менее восприимчивы к алкоголю и месмерическим воздействиям, чем жители нашего мира. То есть обладаете большими возможностями по отношению и к одному, и к другому.
— К чему вы клоните?
— Мне было бы любопытно обучить вас кое-каким приемам моего искусства — посмотреть, что из этого выйдет. Можем начать с того, что вы попробуете вернуть месье Вальдемара в состояние покоя.
— Не думаю, что я могу одобрить это… — начал было месье Вальдемар.
— А вы помалкивайте! — прикрикнула она на живого мертвеца, беря мои руки в свои. — Вам про это мало что известно!
— Я…
Первый же наш общий жест утихомирил его — при этом я почувствовал излияние из меня некоей слабой энергии.
— Отлично, — сказала Лигейя. — Лиха беда начало. Надо пробовать еще.
И я стал пробовать. Хотя мои попытки в последующие дни имели некоторый успех, они сопровождались некими досадными побочными эффектами. Например, как только я — под руководством Лигейи — начинал опробовать свои способности к животному магнетизму, раздавался звонкий стук внутри стен каюты. Такой же стук порой доносился снизу и сверху. Мебель начинала разгуливать из угла в угол, а мелкие предметы то поднимались в воздух и зависали, то лопались или разлетались на кусочки.
На третий день наших опытов я сказал:
— Придется бросить это. Уж больно велик ущерб для состояния вашей каюты.
— Ваша сила нормальна для вашего мира, — сказала Лигейя. — Здесь она оказывается слишком велика. Возможно, не стоит больше искушать судьбу и экспериментировать на борту корабля. Океан глубокий.
После этого я бросил опыты в животном магнетизме, и операции с пробуждением и усыплением месье Вальдемара, как и прежде, стала проводить сама Лигейя. При первой же беседе он сообщил, что область поиска резко сузилась. Конечной целью нашего путешествия был теперь Париж.
…И обстоятельства его смерти были не менее загадочны, чем события во многих его рассказах. Его похоронили на балтиморском пресвитерианском кладбище — на участке, принадлежащем семейству По. На могиле не было даже таблички с именем — только номер 80, воткнутый могильщиком для памяти — чтоб можно было по регистрационной книге узнать, кто тут лежит. Через несколько лет Нейлсон По заказал каменную плиту на могилу кузена Эдгара. Однако эта плита была разбита еще в мраморообработочной мастерской, расположенной у железнодорожных путей, — товарный поезд сошел с рельсов и проломил стену. Второй попытки поставить могильный камень предпринято не было. Потомки хватились слишком поздно — табличка с номером восемьдесят давно пропала, да и само место фамильного захоронения семьи По затерялось.
Даром что никто не знает, где, черт возьми, почиют его бренные останки, существует внушительный памятник Эдгару Аллану По. И почти всегда накануне его дня рождения кто-нибудь да вспоминает о нем. У подножья памятника рядом с цветами в иной год появляется бутылка виски или набитое чучело ворона. Бодлер и многие его соотечественники сказали массу добрых слов об Эдгаре По, хотя и считали талантливым забулдыгой — тем отчасти и нравился. Генри Джеймс отчаянно возражал французам, но вы его знаете — он всегда был занудой. По был тем писателем, кто, по выражению одного умного человека, занимает огромное особое место в литературе — и почти никакого в обыденном сознании потомков.
В этом году у подножья памятника опять стояла бутылка виски. Но он не выпил ни капли.
Глава 5
Однажды ночью мой сон был потревожен. Я до этого периодически ворочался, то полупросыпаясь, то засыпая снова, а в какой-то момент, похоже, слышал почти отчетливо звуки ноябрьского шторма. Мои сны были бессмысленной мешаниной людей и мест. В какой-то момент шторм унялся — я и не заметил когда. И вот наконец я забылся сладким крепким сном…
Но вдруг я обнаружил, что сижу на постели, прислушиваюсь и приглядываюсь к теням и жду, когда мое сознание наконец подключится, догонит встревоженные органы чувств, потому что я никак не мог взять в толк, что же именно заставило меня проснуться и вскочить. Мне чудилось — к комнате кто-то есть, но лунный свет, вливаясь через иллюминатор, ярко освещал каюту, да и мои глаза полностью привыкли к темноте.
— Кто здесь? — спросил я громко, поспешно опустил ноги на пол, встал на одно колено и нашарил под кроватью саблю, положенную туда с вечера.
Ответом была мертвая тишина.
Тут я заметил слабое сияние у стены, возле лабораторного стола. Я встал, подошел поближе и замер, когда понял, что это всего лишь висящее на стене небольшое зеркало в металлической раме — и оно повешено под таким углом, что отражает лунный свет.
Однако по пути к гардеробному шкафу я обратил внимание, что сияние остается равномерным и неизменным, хотя я двигаюсь. Шустро перебрав висящую в шкафу одежду и убедившись, что там никто не затаился, я направился к зеркалу — получше присмотреться.
Оказалось, что оно отражает отнюдь не лунный свет. В зеркале я увидел залитый дневным светом, но подернутый туманом морской берег. Мое собственное отражение было бледным пятном на клубах тумана. И там, на берегу, возле одного из наших песочных замков, стояла Анни — в том возрасте, в котором познакомилась со мной, совсем девочка. Звук, что заставил меня вскочить на кровати, очевидно, был ее криком о помощи, ибо сейчас я услышал внутри мрачного подземелья своей памяти раскатистое эхо ее горестного вопля «Э-э-эдга-а-ар!».
— Анни! — крикнул я. — Я здесь!
Однако она меня не слышала. Я продолжал наблюдать за ней, но мысль не подсказывала ни одного способа дать знать Анни, что я тут, рядом. Вдруг справа от нее в густом тумане появилась человеческая фигура — она двигалась медленно, враскачку, очень неуверенно.
Я видел, как Анни повернулась к тому, кто приближался. Прежде чем я увидел его лицо, я угадал в этом человеке По. Но его внешний вид был большой неожиданностью для меня. Сорочка, хоть и из тонкого сукна, висит мешком. Какие-то безразмерные штаны. Он шел пьяной, шатающейся походкой и тяжело опирался на трость из ротанга. По казался намного старше меня: щеки обвисли, глаза мутные, взгляд ни на чем не задерживается. Сперва я даже подумал, что он под градусом. Однако, приглядевшись внимательнее, я увидел, что он просто очень болен. Это было лицо не пьяного, а человека, страдающего от жара. Анни кинулась к нему, но он двигался вперед так, словно не заметил ее. Когда она схватила его за руку, он внезапно рухнул на левое колено. Трость в руке описала широкий полукруг — и снесла несколько башенок песочного замка, проломила его стену. Какое-то мгновение он наблюдал за осыпью песка, потом перевел взгляд на Анни. Она порывисто обняла его, а уже в следующий момент он попытался встать. Не сразу, однако он все же встал — и двинулся дальше, прямо в мою сторону. Анни пошла за ним — хотя ее ротик несколько раз открывался, слов я не слышал. По подходил все ближе, ближе. Казалось, теперь он слепо смотрит мне прямо в глаза. Я ощущал его пристальный взгляд…
