Дэн Симмонс - Илион
– Как ты узнала, что я не Парис? – вымолвил я наконец.
Елена слегка встрепенулась и удостоила меня слабой улыбки.
– Женщина способна забыть, какого цвета глаза ее любимого, как он говорит или смеется, может даже не вспомнить его фигуру… Но перепутать мужа в постели?..
Настала моя очередь вздрогнуть от неожиданности. И не только из-за резкой прямоты ее слов. Гомер буквально воспевал царственную наружность Приамида, сравнивал парня с жеребцом, «раскормленным в стойле». «Гордый собой. Высоко голова. По плечам его грива играет… Полон сознаньем своей красоты он. Мчат его легкие ноги…» Выражаясь убогим языком тинейджеров из моей прошлой жизни, «еще тот шкаф». Так вот, в постели с Еленой у меня был тот же могучий, умащенный маслом бронзовый торс, те же буйные волосы лились по моим плечам, и плоский живот напоминал твердостью стиральную доску…
– У тебя пенис больше, – вдруг сказала красавица.
Я даже заморгал от изумления. Правда, она употребила другое слово – не «пенис», ибо латынь еще не возникла как самостоятельный язык, а нечто более сленговое, вроде нашего «хрена». Только это не важно. Когда мы занимались любовью, я обладал пенисом Париса…
– Да нет, я вовсе не поэтому отличила тебя, – пояснила Елена, словно прочитав мои мысли. – Это просто наблюдение.
– Тогда как же…
– Вот именно. Как. Ты завладел мной иначе, Хок-эн-беа-уиии.
Я не знал, что на это ответить. А если бы и знал, не смог бы ясно произнести ни звука.
Дочь Зевса опять улыбнулась:
– В первый раз мы были с Парисом не в Спарте, где он захватил меня, и не в Илионе, куда потом отвез, а на маленьком островке Крона, по дороге сюда.
Я никогда не слышал об этом острове. Но поскольку в переводе с античного его название означает «скалистый», получается, сын Приама прервал обратное плавание ради того, чтобы пристать к безымянному, покрытому камнями берегу, лишь бы остаться с пленницей наедине, подальше от любопытных глаз команды. Из чего можно заключить, что герой достаточно… нетерпелив. «Как и ты сам, Хокенберри», – отчетливо проговорил внутренний голос, удивительно смахивающий на пробудившуюся совесть. Слишком поздно пробудившуюся.
– С тех пор мы имели друг друга сотни раз, – мягко продолжала красавица. – Однако ничего подобного этой ночи между нами не случалось. Никогда.
Мамочки. Что это… похвала? Я так хорош или… Стоп! Ерунда. В поэме Гомер на каждом шагу превозносит богоподобный облик и чары Париса, величайшего любовника, перед которым не устоять ни кратковечной женщине, ни богине, а это значит лишь одно…
– Ты, – прервала мои смущенные думы Елена, – ты был… серьезен.
Вот как. Серьезен. Я потуже запахнул рваный хитон и в замешательстве уставился на грозовое небо. Серьезен!..
– Искренен, – продолжала она. – Очень искренен.
Если ты не заткнешься, подумалось мне, если не прекратишь подбирать синонимы к слову «ничтожный», я выкручу твое белое запястье, отберу кинжал и сам полосну себе по горлу.
– Это боги направили тебя? – спросила красавица.
Может, все-таки приврать? Даже у этой женщины с сердцем воительницы не поднялась бы рука распотрошить посланника с Олимпа. Но я снова выбрал правду. Елена читала меня, будто раскрытую книгу. И потом, ложь приедается…
– Нет, меня никто не направлял.
– Ты явился в этот дом, только чтобы побыть со мной?
Что ж, хотя бы на сей раз обошлось без непристойностей.
– Да. То есть не совсем.
Избранница Париса молча смотрела на меня. Где-то на улице громко захохотал мужчина. К нему присоединился звучный женский смех. Я же говорил, Илион никогда не спит.
– Как тебе объяснить? Всю войну, с самого первого дня мне было так одиноко… Безумно не хватало человеческого тепла, беседы, прикосновений…
– Теперь-то, надеюсь, хватило? – перебила она, не то насмехаясь, не то обвиняя.
– Да, – отозвался я.
– У тебя есть супруга, Хок-эн-беа-уиии?
– Да. Нет. – Я замотал головой, чувствуя себя последним идиотом. – Наверное, когда-то я был женат… Только теперь моя жена мертва.
– Наверное?
– Видишь ли, бессмертные перенесли меня на Олимп сквозь пространство и время… – Все равно не поймет; ну и ладно. – Кажется, я умер в той жизни, а они каким-то образом восстановили мой прах. Но не память. По крайней мере не целиком. Иногда в голове возникают картинки из прошлого, зыбкие, как мечта или сон.
– Я знаю, о чем ты, – откликнулась Елена.
И схолиаст из двадцатого столетия поверил: действительно знает. Неясно откуда и все же – знает.
– Кому именно ты служишь, Хок-эн-беа-уиии?
– Отчеты выслушивает одна из Муз. Однако лишь вчера стало известно, что моей жизнью управляет сама Афродита.
– Странно, – вскинулась красавица. – Моей тоже. Как раз вчера, когда она вытащила Париса из горячей схватки с Менелаем и перенесла в нашу постель…[17] Сначала я отказывалась, но богиня угрожала предать меня губительной, испепеляющей ярости (это ее слова) троянцев и ахейцев…
– А еще покровительница любви… – негромко сказал я.
– Покровительница похоти. Вожделений, о которых мне столько известно, Хок-эн-беа-уиии.
И снова я не нашел что ответить.
– Мою мать звали Леда, дщерь Ночи, – будничным тоном поведала Елена. – Однажды Громовержец спустился к ней и обольстил, приняв вид лебедя. Огромного такого самца… В нашем доме была фреска, изображающая моих старших братьев у алтаря Зевса. И меня – в виде большого белого яйца.
Тут я не сдержался и громко прыснул. Живот непроизвольно сжался, ожидая удара холодной стали.
Красавица лишь обнажила белые зубы.
– Так что не рассказывай мне про похищения или про то, каково быть пешкой в руках богов, Хок-эн-беа-уиии.
– Ну да. Когда Парис появился в Спарте…
– Нет. Когда мне исполнилось одиннадцать, я была насильно увезена Тезеем из храма Артемиды Орфийской и вскоре понесла. Дочка, Ифигения, не вызывала в сердце нежных чувств, пришлось отдать ее на воспитание Клитемнестре и Агамемнону. Братья избавили меня от ненавистного брака, забрали из Афин обратно в Спарту. Тезей же отправился с Геркулесом воевать против амазонок, потом женился на одной из них, вторгся в царство Аида, ну и заодно прогулялся по лабиринту Минотавра на Крите.
У меня начала кружиться голова. Троянцы, греки, божества – за плечами каждого из них долгим шлейфом тянулась какая-нибудь запутанная история, только и поджидающая удобного случая, чтобы обрушиться на несчастного слушателя. При чем это здесь?..
– Мне все известно о вожделениях, Хок-эн-беа-уиии, – речитативом повторила Елена. – Великий царь Менелай назвал опозоренную девушку своей невестой, хотя такие мужчины предпочитают девственниц. Чистота породы для них важнее жизни. А потом явился Парис, наученный Афродитой, и снова похитил меня, увез на черном корабле в Трою, точно… добычу.
