Дмитрий Грунюшкин - За порогом боли
По счастливой ли? Макс не хотел жить. Нет, он не стал бы сводить счеты с обманувшей его жизнью, но и цепляться за нее не было больше сил. Боль извела его. Она не была такой резкой, раздирающей, как от первых ударов судьбы, когда свет мерк в глазах. Сейчас боль была похожа на ультразвук – неслышной, невидимой, неощущаемой. Но она была постоянной, разрушающей. Она была запредельной.
Макс, не раздеваясь, лег на диван. Снова, как тогда, после возвращения с той памятной охоты, этот диван стал свидетелем его мук. Как смертельно раненый зверь, стремящийся в свою нору, чтобы там умереть, Макс почти бессознательно пришел к своему дому. Он обхватил колени руками и замер. Все пройдет. Просто нужно отлежаться…
Мать Макса умерла, когда он служил в армии. Известие об этом он получил лишь спустя две недели, вернувшись с учений. Какое-то время он просто не мог осознать случившегося. Умом он знал, что мамы больше нет, но сердце отказывалось это чувствовать. Понимание пришло вместе с очищающими слезами… Он стоял на посту и плакал, глотая соленую влагу. Первая слеза едва не выжгла ему глаза, отвыкшие от этого, но потом стало легче. Слезы катились и катились, и Макс ощущал себя маленьким мальчиком, который еще не стыдится слез. Он вернулся в то далекое время, когда вместе с легкими детскими слезами уходили все горести и обиды… С тех пор ни одна слеза не касалась его глаз…
И вот, как тогда, Макс почувствовал поднимающийся к горлу тугой комок и жар в глазах, но… Максу хотелось плакать, а слез не было! Видимо тогда он выплакал все, что у него оставалось. Трудно было дышать, спазмы сдавили глотку, но глаза оставались сухими, как песок Кара-Кума. Маленький мальчик умер – Макс больше не умел плакать.
Рассвет, пробравшийся сквозь преграды облаков, осветил сначала так и не открытую бутылку водки, стоявшую на подоконнике, а потом и Макса, по-прежнему лежавшего на стареньком диване. В затекших пальцах он сжимал две фотографии. С одной на него смотрела красивая темноволосая девушка в беле платье, а на другой парень в камуфляже и сапогах-броднях, лихо закинув на плечо «вертикалку» беспечно улыбался ему с носа лодки.
Когда человек умирает – изменяются его портреты.
По-другому глаза глядят и губы улыбаются другой улыбкой.
Макс вспомнил эти Ахматовские строки, вглядываясь в такое живое лицо Кирилла. Никто не видел его мертвым!
Звонок в дверь прервал его мысли. Макс потер руками посеревшее лицо, на котором все старые и новые почти незаметные шрамы вдруг, за один вечер, выступили белыми полосами, и пошел открывать, спрятав за спиной пистолет. Крамольная мысль лишь краешком коснулась его, но, почему-то, снова появилось желание цепляться за жизнь.
Макс резко открыл дверь, заставив вздрогнуть человека, стоявшего на лестничной площадке. Это был просто одетый парень, примерно одного с Максом возраста. Его темное обветренное лицо и выгоревшие светлые волосы говорили о том, что он много времени проводит на природе. Голубые глаза смотрели твердо и спокойно. Гость смерил Макса взглядом и произнес:
– Ты, значит, будешь Макс?
– Да, думаю, буду.
– Значит, я к тебе. Домой-то пустишь?
Макс молча отступил назад, пропуская визитера. Тот осмотрелся в коридоре и протянул руку:
– Василием меня зовут.
Максу пришлось поменять руку за спиной, чтобы переложить пистолет.
– И пушку можешь убрать. Свой я, – усмехнулся парень, крепко нажимая на «о»
– Ну, проходи, Василий, – Макс жестом пригласил его в комнату, убирая пистолет, – С чем пожаловал?
– Письмо я тебе привез, с деревни.
– Откуда? – переспросил Макс.
– С Генеральского. Слыхал поди?
Макс медленно сел, не сводя глаз с посетителя:
– Слыхал.
Василий достал из кармана потрепанный не надписанный конверт и протянул его через стол, добавив тихо:
– Вот. За день мне Керя его дал до того… Сказал, если что, свези по адресу.
– Не ближний свет, – выговорил Макс, с трудом скрывая волнение.
– Не ближний, – согласился Василий, – Керя сказал – важно это. Даже денег дал на дорогу. Чувствовал он…что сам не сможет.
Макс разорвал конверт, и перед его глазами запрыгали быстрые неровные строки.
«…Генерал – мой односельчанин. Работал в КГБ. Еще в советское время наемников в „братские“ страны отправлял. Потом что-то завалил, и его перевели в ваш город. Сейчас он где-то во власти работает. Зовут его Юрий Николаевич Старков. По-моему, я в городской администрации эту фамилию слышал. Я с племяшом его говорил. Он мне по пьяни много наболтал. Говорит, он и потом с наемниками занимался – то ли ловил, то ли набирал. В комитете давно не работает, но связей много осталось… Я не верил, но они меня здесь достали. Кто-то меня ему сдал, Макс. Если со мной что-нибудь случится, Макс, найди того, кто меня сдал. Это, наверняка, тот, кто и тебя ему подставил. Найди его, Макс…»
Макс зарычал от бессильной ярости. Поздно! Он уже почти все это знал. Последние штрихи легли на полотно, но они были лишь полутонами, не влияющими на общий рисунок. Макс помолчал минуту, кусая губы, потом поднял взгляд на гостя:
– Вы с ним друзьями были?
– Какой там, друзьями! – усмехнулся тот, – Как кошка с собакой. Всю школу с ним воевали. Потому он мне письмо и отдал – считал, что эти… – он махнул головой куда-то в сторону, – все о нем знали и на меня бы никогда не подумали. Обложили его, браток, как волка. А он никому не сказал. Подставлять не хотел…
Макс открыл водку и вопросительно посмотрел на Василия. Тот согласно кивнул головой.
– Помянем… – сказал он, когда водка была разлита по стаканам, безмолвно одобрив то, что Макс отставил в сторону стопочки, предпочтя граненые двухсотграммовки.
Макс, вдруг, посмотрел ему в глаза:
– Ты видел его труп?
Василий остановился, не донеся стакан до рта, и произнес недоуменно:
– Видел.
– Ты видел ЕГО труп?
– А чей же?
– Не знаю. А ты?
Василий посмотрел на него, вытаращив глаза, но не нашелся, что ответить.
– Чудной ты. Ну, ладно, давай тогда просто выпьем, раз налили.
После встречи с Василием Макс воспрянул духом. Выдавая желаемое за действительное, он отметал мысль о том, насколько страшным было бы разочарование. Нелогичность его надежды была очевидна, но ему надо было как-то жить…
Макс позвонил Греку и договорился о том, чтобы он отвез его к Светке. Надо было замаливать грехи. Узнав, что Макс звонит из дома, Грек едва не разгрыз трубку, зашедшись в отборнейшей матерщине. Определение «идиот безмозглый» было, пожалуй, самым мягким в его характеристике. Прооравшись, он пообещал приехать через десять минут. А через двадцать они уже въезжали во двор Светкиного дома.
