Алексей Егоренков - Змеиный бог
Торговец и слингер хмуро молчали, топая за ним следом. Краски дня постепенно менялись, и на изломанные оранжевые ущелья Каньонленда опускались густые пурпурно-лиловые сумерки. Пепел ощущал слабость во всем теле, и настроен был весьма мрачно: с каждым новым днем шансы его на выживание убывали в геометрической прогрессии. Но идти в обратную сторону было слишком поздно, тем более, что кавалькада разрушенных дрезин обязана была вывести их хоть к чему-нибудь.
— Если съесть сердце одного из них, — говорил индеец. — То можно получить большую силу. Да только у дона тио Рамиреса сердце чёрное и гнилое, а дон тио Пепел демон, и сердца у него нет. Это грустно, потому что я не смогу съесть ни одно сердце, ни другое сердце…
— Эй, а это что? — спросил Пако. Он передал винтовочный телескоп слингеру: — Глянь, чико. Это меня мандражит, или оно там на самом деле?
Странная тень была отлично заметна невооруженным глазом — она тянулась по стене каньона словно длинные кривые пальцы великана, упавшего с небес и ухватившегося в последний миг за земную твердь.
— Это кактус, — сказал Пепел, отняв телескоп от глаз. От резкого увеличения в сочетании с многодневным голодом у стрелка неприятно кружилась голова и плыла земля под ногами.
Буйвол оживился еще сильнее.
— Вода! — загорланил он. — Хэ, внутри вода, хэ! Кактус ломай, воду сливай! Пить-пить-есть! Незаразная питьевая вода!
— Эй. — Пако сморщился, ускорив шаг — ноги всех троих давно были сбиты и растерты в кровь.
— Стой, погодите, — сказал Пепел, но всё равно все трое перешли на бег.
Кактус рос над самой пропастью. Солнце склонилось ниже, и тень его взобралась еще выше. Буйвол подбежал к растению первым, протянул руки…
Пуф-Ф! И кактус взорвался, плюнув ошметками прямо ему в лицо.
Когда слингер и мексиканец оказались рядом, Ревущий Буйвол уже был без сознания. Всё лицо его, и руки, и грудь — воспалились и пошли волдырями.
— Ядовитый, — сказал Пепел. — Я такие знаю по Аризоне, из детства. Это как бешеный огурец, только кактус.
— Ну вот, — сказал Пако. — И кому теперь кого жрать?
Он сплюнул в пыль одной лишь сухой грязью, без слюны.
Наконец они нашли локомотив. Он висел над пропастью, наклоненный под сильнейшим, невозможным углом над дымящей расщелиной — и не падал.
— Неужели гироскоп цел? — пробормотал слингер, перехватив руку индейца поудобнее. Для своих скромных габаритов вялый Буйвол был необычайно тяжел.
— Гироскоп? — спросил Пако. По лицу торговца, такому же багровому, как закат над каньонами, градом катился пот.
— Стабилизатор, — сказал Пепел. — Такая вертящаяся штучка. Не дает поезду упасть на повороте. До сих пор работает в нем. Видишь, как паровоз висит.
— Да не может быть, чтоб работал, — пропыхтел торговец. — Сколько лет он тут должен быть?
— С пятьдесят первого или раньше, — сказал слингер. — Если верить последней дрезине. Вряд ли раньше. Пятьдесят первый, наверняка.
— Никто не выжил, как думаешь?
— Не знаю, — сказал Пепел. — Если так, тогда кто крутит гироскоп?
— Они все умерли, — пробормотал Ревущий Буйвол, не открывая глаз. — Их всех забрал Миктлантекутли, все умерли.
— Ты глянь, живой, — сказал торговец, немедленно ослабив захват и уронив Буйвола наземь. — А мы уж тут, чико, сердце твое жрать хотели. Не можем решить только, пожарить или сварить.
Р-р-р-р-ру-У-УМ-м-м! Раскатистая нота прозвучала вдали, и Пепел встал как вкопанный, едва не выронив индейца сам.
— Не может быть, — сказал он
— Что это, слингер? — спросил Пако.
— Паровозный гудок.
«Они живы, — подумал он, — и у них есть пар для гудка, есть вода… но почему ни одна экспедиция не вернулась? Аж до 95-го года».
Что-то здесь было не так. Но выбирать не приходилось.
Пепел сложил руки рупором и позвал:
— СКОРЕЙ СЮДА! НАМ НУЖНА ПОМОЩЬ!
— ЧЕЛОВЕК УМИРАЕТ! — заорал следом мексиканец. Потом добавил: — И воды принесите мне.
— Они все умерли, — повторил индеец слабым охрипшим голосом.
Длинная процессия из пары десятков фигур — и небольших, и просто огромных — отделилась от поезда и потянулась им навстречу. Пако глянул в телескоп и скривился.
— Что за дьявол, — пробормотал он.
— Дай сюда. — Стрелок потянулся за телескопом сам. В этом, впрочем, уже не было надобности. Фигуры быстро приближались, и даже с полсотни футов было заметно, что ни те, ни другие не выглядели как люди.
— Змеелюди. Крец, орец или мессия? — сказал маленький примат, похожий на гниющего старичка-леприкона. Из его огромной головы, напоминавшей тыкву, росли клочья рыжей шерсти. На красном воспаленном лице карлика не отражалось никаких эмоций, кроме животной, космической глупости: это было лицо деревенского болвана.
Человечек поднял посох, сделанный из металлического прута, и указал на большую гориллу с жутким хоботом-щупальцем на месте физиономии. Он сказал: — Крысолюди. Ловить зверей, жуков. Белок полезен, железо полезно.
Зубы его напоминали вереницу кривых заплесневелых пней. Гниющий леприкон указал на Пепла и спросил:
— Крец, орец или мессия?
Слингер и Пако переглянулись.
— Пить, — сказал Пепел, тронув себя за горло. — Мы хотим пить и есть.
Он указал на Буйвола.
— Кактус. — Стрелок изобразил руками взрыв у лица. Он сказал: — Это наш друг. Ему нужна помощь.
— Кактус не трогай, — ответил леприкон. — Кактус жевать крысолюди. В клюве приносят, кушать попросят. Воду сосут, выпить несут. Сладкий камень. Бог Иисус хорош на вкус.
При его словах трое гигантов со щупальцами вместо лиц выступили вперед и подхватили индейца — двое за руки, один за ноги. Леприкон указал посохом на Пако и Пепла, и к ним тоже двинулось по трое крысолюдей.
Два существа — гигант и карлик — казались совершенно непохожими друг на друга. Единственным, что объединяло их внешне, заметил Пепел, были рыжие курчавые волосы, красная кожа, выжженное на лбу тавро в виде креста… и жуткие фасетчатые глаза-бельма с каплями черных зрачков.
— Ты сотрудник железной дороги? — вдруг ясным голосом спросил маленький леприкон. Пепел хотел было ответить, но понял, что вопрос обращен к Пако.
— Я… э-э… да! — ответил тот. — Я сотрудник железной дороги, который порядком устал с этой вашей дороги. И мне неплохо бы, сеньоры, напиться.
— Воду несут, завтра на суд, — ответило существо, похожее на леприкона.
Оно было наряжено в выцветший плащ из синего сукна, некогда, видимо, бывший мундиром железнодорожника. На шее леприкона висело ожерелье из позеленевших медных пуговиц.
