Джон Варли - Титан (другой перевод)
Случилось это в один из тех часов, когда обе просто глазели на слегка люминесцентный потолок, прислушиваясь к воющему снаружи ветру. Подруги изнывали от скуки, бурлили энергией и уже начинали чуть-чуть чокаться от своего заключения. Сирокко снова пропускала через голову бесконечный поток весьма разумных доводов на предмет: Почему Я Не Должна Иметь Физической Близости С Габи. Итак, пункт (А)…
И тут она не смогла вспомнить пункта (А).
Несколько дней назад все это, несомненно, имело смысл. Так куда же он подевался теперь?
Столь странную окраску ее суждениям, безусловно, придала сама необычная ситуация. Никогда Сирокко не оказывалась в столь интимной обстановке с другим человеческим существом. Уже трое суток они находились в постоянном физическом контакте. Порой, влажная и возбужденная, она просыпалась в объятиях Габи. И самое худшее, Габи неизбежно это чувствовала. Перемены в настроении друг друга они уже чувствовали по запаху.
Но Габи сказала, что не нуждается в сексе, пока Сирокко не сможет ответить ей любовью.
Хотя разве она именно так сказала?
Не совсем. Заново все обдумав, Сирокко поняла, что на самом деле Габи требовала от нее искреннего желания; она лишь не желала секса как терапии для облегчения ее страданий.
Все верно. Желания было хоть отбавляй. Никогда она так остро этого не чувствовала. Она сторонилась Габи лишь потому, что не была чистой лесбиянкой. Нет, Сирокко была бисексуалкой с сильным предпочтением мужского пола и считала, что не должна связываться с любящей ее женщиной, если только не почувствует, что дело может зайти дальше первого любовного акта.
Что следовало расценивать как клинический идиотизм. Слова, слова — одни пустые слова. Прислушайся к своему телу — и к своему сердцу.
Тело Сирокко уже не высказало никаких отговорок, а сердце — только одну, да и то несущественную. Тогда, повернувшись набок, она оседлала Габи. Они поцеловались, и Сирокко начала ласкать подругу.
— Знаешь, я не могу от всего сердца сказать, что люблю тебя. По-моему, просто не знаю, как понять, любишь ты женщину или нет. Я знаю, что умру, защищая тебя. Знаю, что ты для меня дороже всех на свете. У меня никогда в жизни не было такой подруги. Если этого мало, я немедленно прекращаю.
— Нет, давай дальше.
— Однажды, когда я любила мужчину, мне хотелось от него детей. То, что я испытываю к тебе, очень похоже… но не то. Я хочу тебя… так хочу, что даже словами не сказать. Но твердо сказать, что люблю тебя, я не могу.
Габи улыбнулась.
— Жизнь полна разочарований. — Обняв Сирокко, она нежно потянула ее вниз.
* * *Пять суток снаружи выл ветер. А на шестые началась оттепель — и продолжалась еще сутки.
Пока шла оттепель, выходить было опасно. Сверху со страшным грохотом рушились ледяные глыбы. Когда все затихло, женщины выбрались из своей темницы в прохладный, блестящий от влаги мир, что-то шепчущий им на ухо.
Тогда они доползли до верхушки ближайшего дерева, где шелест стал еще слышнее. Когда более мелкие ветви стали под ними прогибаться, на подруг обрушился нежный дождик — крупные его капли медленно падали с листа на лист.
В центре колонны воздух был удивительно чист, но ближе к стенам всюду-всюду выгибались сияющие радуги. Тающий лед, стекая по листве, полнил скопившееся на дне спицы озеро.
— Что дальше? — спросила Габи.
— Назад к стене. И вверх. Мы кучу времени потеряли.
Габи кивнула.
— Знаешь, пока ты куда-то идешь, мне без разницы. Но все-таки. Не скажешь ли еще разок — чего ради?
Сирокко хотела было ответить, что вопрос дурацкий, но вдруг поняла, что это уже не так. Во время их долгого заключения она призналась Габи, что уже не рассчитывает найти в ступице кого-то за пультом управления. Сама не заметив когда, она перестала в это верить.
— Я дала обещание Менестрелю, — призналась Сирокко. — И все. Больше у меня от тебя секретов нет. Ни единого.
Габи помрачнела.
— Какое обещание?
— Посмотреть, нельзя ли как-то остановить войну титанид с ангелами. Я никому об этом не рассказывала. Сама не знаю почему.
— Понятно. Думаешь, ты правда сможешь тут что-то поделать?
— Нет. — Габи молчала, продолжая внимательно заглядывать Сирокко в глаза. — Но я должна попытаться. А что это ты так на меня смотришь?
Габи пожала плечами.
— Да ничего. Так просто. Интересно, какие причины идти дальше ты найдешь, когда мы разберемся с ангелами. Ведь мы и тогда пойдем дальше? Разве нет?
— Да, пойдем. Мне почему-то кажется, что идти всегда нужно до конца.
ГЛАВА XXII
Весь мир превратился теперь в бесконечную череду деревьев, по которым надо было взбираться. Каждое следующее дерево представлялось легкой вариацией предыдущего; разные как снежинки, они были так же утомительно схожи. По необходимости краткие реплики Габи и Сирокко могли дополняться жестами и кряканьем. Две женщины превратились в одну превосходную машину для лазанья по деревьям — в единый организм, неуклонно стремящийся вверх. Двенадцать часов они на пределе сил лезли. Потом вставали лагерем и спали как убитые.
Дно спицы вскоре открылось — и целое море воды выплеснулось на Рею. Несколько недель дно оставалось открытым, а затем закрылось. Одновременно открылась крыша, и опять задули лютые ветра, вынуждая Сирокко и Габи искать убежище. Еще пять суток темноты — и они снова снаружи, снова ползут вверх.
На седьмой день после третьей зимы женщины заметили первого ангела. Немедленно остановившись, они стали смотреть, как он их разглядывает.
Ангел сидел неподалеку от самой верхушки дерева, плохо различимый сквозь ветви. Вой этих существ они во время подъема уже слышали, а иногда доносилось и хлопанье громадных крыл. И тем не менее всеми знаниями, которыми Сирокко о них располагала, она была обязана тому застывшему мгновению, когда на нее летел ангел, пораженный титанидским копьем.
Ростом ангел был еще меньше Габи, с мощной грудью и тщедушными руками и ногами, Вместо ступней у него были когтистые лапы. Крылья росли как раз над бедрами, так что в полете вес равномерно распределялся по всем сторонам каждого крыла. Сложенные, они возвышались над его головой, а противоположные кончики уходили ниже ветви, на которой он сидел. Все несущие поверхности на руках, ногах и хвосте также были аккуратно сложены.
Отметив всю эту экзотику, Сирокко вынуждена была признать, что самое поразительное в ангеле — это его человекоподобие. Он напоминал загибающегося от недоедания подростка — но подростка несомненно человеческого.
