Сергей Жемайтис - Плавающий остров (Научно-фантастическая повесть)
Костя стал объяснять причину:
— Надвигается циклон страшной силы. С ним не могут справиться метеоракеты. Давление катится вниз. Взгляни на барометр. Ну и экземпляр! Интересно, о чем он сейчас думает. И думает ли вообще, хотя Чаури Сингх, Лагранж и вот Ив уверены в его интеллектуальности. Представь, и у меня в голове туман.
— Но почему такая тишина? — спросила Биата.
— Перед штормом всегда очень тихо.
— Ну нет, это особая тишина. Как там.
— Где?
— В бездне. Ты не был там и не представляешь, что такое тишина. Ты скажи мне, почему молчат чайки? Почему они летают по кругу? Почему мы тоже кружимся? И почему он так смотрит?.. Как хочется спать!
Она положила голову Косте на плечо. Костя замер, боясь пошевелиться.
Петя Самойлов сказал:
— Действительно, очень низкое давление. Я еще не помню такого. Наверное, его величество поднимается на поверхность только при таком давлении и когда солнце прикрыто облаками.
Костя зевнул:
— Конечно, без привычки он сгорит на нашем солнце. Смотрите, потягивается во сне. Ну и скотина! Бр-р!
— Да, он спит с открытыми глазами, — сказал Петя. — Ему необходима солнечная радиация, и вот он поднялся подремать в солярии.
Биата покачала головой:
— Что вы, что вы! Вы думаете, всем нужно солнце? Ах, как бы я хотела снова окунуться в черноту и спать, спать. Вы думаете, он спит? Загорает? Наивные люди! Он поднялся, чтобы полюбоваться на птичий хоровод. Нас он тоже принимает за птиц. Нет, за одну птицу. Или за птиц в птице. Почему мы так высоко летаем? Надо опуститься ниже. Ему будет приятно, когда мы будем ближе. Тогда можно пожать его лапу, одну из его лап.
Всем показалось необыкновенно смешной возможность «пожать его лапу», и мы хохотали до слез.
— Тише! — умоляюще попросила Биата. — Ваш смех как гром. Разве можно смеяться, когда ему нужна тишина! Смотрите, чайки опустились совсем низко. Они совсем закрыли его.
— Надо опуститься ниже, — сказал Костя.
— Конечно, — согласился Петя.
Я тоже сказал, что мы летаем очень высоко.
Ки, усмехнувшись, стал снижаться.
— Вот теперь совсем хорошо, — сказала Биата заплетающимся языком. — Хотя можно… — Не докончив фразы, она уснула.
Теперь мы парили на высоте не более двадцати метров над Великим Кальмаром.
— И мне спать хочется, — сказал Ки и хотел было спустить «Пингвина» еще ниже.
Его удержал Петя Самойлов: перевел управление на автопилота и сказал Ки, чтобы тот оставил командирское место.
Ки рванул ручку двери. Хорошо, что она не открывалась в полете. Я усадил Ки в кресло рядом с Биатой, и он безропотно уснул. Костя также с трудом боролся с одолевающей его тяжелой дремотой. Когда все кончилось, он рассказал, что ему хотелось куда-то идти, действовать, но он усилием воли поборол эту бессмысленную жажду деятельности и, обессилев, уснул.
Вначале мне не хотелось спать, и я не был в угнетенном состоянии, не испытывал я также стремления оставить летательную машину, наоборот — я чувствовал себя как после ионного душа и с сожалением посматривал на ослабевших друзей. Только когда Ки попытался открыть двери, я поймал себя на том, что испытываю острое разочарование от того, что дверь не открывалась. Наверное, похожее состояние было и у Пети, потому что он сказал, поморщившись:
— Надо сменить замок.
Мы кружились в стае птиц над Великим Кальмаром и со злорадным удовольствием наблюдали, как чайки, а потом и альбатросы стали падать в воду и комками перьев лежали вокруг Кальмара. Некоторые падали на него, и он небрежным жестом отшвыривал их метров на сто одной из своих «рук».
Петя Самойлов сказал:
— Все идет так, как я и предполагал. Только почему-то мы долго не становимся птицами. Надо сменить замок, и тогда…
«Действительно, если бы у нас был другой замок, то мы открыли бы двери и полетели по кругу», — подумал я, и мною овладела тягостная апатия. Петя сидел, а я стоял в неудобной позе, и оба мы с туманным безразличием смотрели на экран видеофона, где по очереди появлялись Нильсен, учитель, Чаури Сингх, Лагранж, Коррингтон. Они что-то говорили, и голоса их были явственно слышны в тишине, нарушаемой лишь шелестом крыльев да монотонным жужжанием двигателя, и все-таки мы не могли понять, что они говорят, о чем умоляет Коррингтон, что советует учитель. Их слова заглушал шелест крыльев. И он, этот шелест, казался нам самым важным, самым необходимым. Мы слушали его всем своим существом и смотрели вниз, изнывая в томительной тоске.
Никому из нас не пришло в голову подняться выше над морем, в крайнем случае улететь, избавиться от наваждения.
Тоска отхлынула так же внезапно, как и охватила нас.
Великий Кальмар зашевелился, его туловище стало опускаться вглубь, а голова с пучком щупалец поднялась над водой. Он будто привстал и, чуть наклонись, озирался вокруг… Щупальца его взметнулись вверх и раздались в стороны, приняв форму отвратительного цветка.
— Какая прекрасная лилия! — сказал Костя. Его я слышал и понимал, а что говорили и стремились жестами показать люди на экране, я по-прежнему не мог воспринять.
Костя болезненно поморщился:
— Какой запах! Ты чувствуешь, как пахнет цветок?
— Он пахнет рыбой, твой кальмар. Это «Звездная пыль», так пахнет Биата. Моя Биата!
В ответ Костя засмеялся, и я нисколько не удивился, что Петя поменялся с ним местами. Он спал рядом с Биатой, и она положила ему голову на плечо, а Костя стоял рядом со мной и смеялся.
— Как ты заблуждаешься! — сказал Костя. — Биата любит меня. Только меня, и больше никого.
— А Вера? — спросил я.
— Вера тоже любит только меня.
— А ты?
— Я люблю и Биату, и Веру. Я всех люблю, и меня любят все. И любили бы еще больше, если бы не ты. Ты мешаешь нашему счастью. Знаешь что? — спросил он, обрадовавшись чему-то и глядя вниз.
— Нет, я люблю Биату!
— Молчи! Видишь внизу остров? В середине его цветок, а вокруг деревья, кокосовые пальмы. Сейчас я высажу тебя на этот остров, и ты встретишь там девушку красивее Биаты и Веры.
И в самом деле, внизу зеленел остров. Прибой разбивался о низкий берег.
— Высаживай, только скорее, — согласился я и больше уже не слышал его голоса…
Очень давно, еще в детстве, мне приснился страшный сон. Чтобы избавиться от кошмара, я напрягал всю свою волю, старался проснуться. Наконец раскрыв глаза, я увидел незнакомую комнату, странную мебель, ветер раздувал на окне кроваво-красные шторы. За окном был незнакомый город. Дома с острыми крышами, высокие, качающиеся под ветром башни. Я встал с кровати, пошел к окну и проснулся во второй раз на полу своей комнаты.
