Сергей Чекмаев - Носители Совести
Медсестра провела его через застекленный пост дежурных. Сидевшая там полногрудая девушка в синем халате и домашних тапочках на босу ногу с удивлением посмотрела на следователя, даже хотела преградить ему путь: куда, мол.
– Мила, это следователь из прокуратуры, – Евлабуга, гремя ключами, отпирала дверь в противоположном конце поста.
– А Эдуардемьяныч знает? – не сдавалась вторая медсестра.
– Знает, знает. Он и разрешил.
– Могли бы и мне сообщить.
– На дежурстве старшая я! – отрезала суровая Олеся, пропустила Арсения в полутемный коридор и закрыла за собой дверь на замок. Только сейчас следователь обратил внимание, что стекло в ней армировано железной сеткой, вдобавок в двух шагах перед ними дорогу перекрывала еще и железная решетка.
Пол и стены не блистали чистотой – грязно-серые разводы разукрасили их причудливым узором. Видимо, уборкой здесь никто особенно не утруждался. Откуда-то из дальнего конца коридора ощутимо тянуло хлоркой, в воздухе висел тяжелый, удушливый смрад.
Арсений закашлялся.
– Ничего, ничего, – сказала медсестра. – Это только сначала кажется, что невозможно привыкнуть. А потом – даже не замечаешь.
– Где Редизар?
– Да вот. Палата сто три «а», – она кивнула в сторону узкого проема, завешенного омерзительно грязной перегородкой. Две лампочки наверху больше всего походили на гнойные фурункулы. Правая, кое-как замазанная красной краской, едва теплилась.
– Жив еще!
Внутри на Арсения навалилась жуткая, невыносимая вонь. Глаза наполнились слезами, его затошнило так, что он с трудом удержал подкативший к горлу комок.
В полупустом помещении стояла раскоряченная кровать на колесах, застеленная клеенчатыми простынями. Рядом высилась стойка капельницы, перемигивались лампочками какие-то медицинские приборы.
На кровати лежало бесформенное нечто. Темнота мешала разглядеть – что именно. Арсений протянул руку, нашаривая на стене выключатель.
– Не надо света – ему все равно, а нам экономить надо, – сказала медсестра. – От мэрии денег не дождешься, сущие гроши выделяют.
Она принюхалась. Арсений удивился: «Неужели кто-то не чувствует выворачивающий аромат прямо с порога?»
Медсестра топнула ногой и скорчила гримасу. Оказывается, она уловила в гамме омерзительных запахов что-то новенькое.
– Ну вот! Опять под себя нагадил, сволочь!
В крайнем раздражении она прошла через палату, отдернула тяжелые, посеревшие от пыли шторы и распахнула форточку. В комнату ворвался сквозняк, всколыхнул застоявшийся в помещении воздух, и вонь стала просто невыносимой.
На обратном пути медсестра пихнула коленом неподвижное тело, злобно сказала:
– Совести у тебя нет! Когда ж ты сдохнешь!
Следователь молча смотрел на то, что осталось от Семена Игнатовича Редизара. На кровати, едва прикрытое сползающими простынями, лежало голое, уродливое тело в омерзительных синих струпьях. Из-за многочисленных пролежней кожа отслаивалась целыми кусками. Блестящая от сальных выделений лысина вся покрыта пигментными пятнами. Жидкие седые волосы свалялись, ногти на руках подстрижены неровно, некоторые вросли в кожу.
«Это и есть тот самый человек, которого искали несколько поколений Носителей?»
Арсений подошел ближе, заглянул в гноящиеся, абсолютно бессмысленные, ничего не выражающие глаза и отшатнулся:
«Значит, вот он, Первородный Носитель.
Овощ.
Растение.
Бессмысленная и бесполезная Совесть мира.
Наверное, Круковский был все же не так далек от истины в своей теории. Носитель – действительно раздражающий инородный объект для агрессивного человечества. Зудит, ноет, как незажившая рана, постоянно чего-то хочет, требует. И точно так же, как фагоциты в организме истребляют незваных пришельцев автоматически, без участия разума, некий естественный процесс избавляется от Носителей всеми возможными способами. Подставляет под пули, бамперы автомобилей, травит дымом пожаров. Богдан Владиленович прав: гибель Носителей предопределена, человеческий социум уничтожает их одним своим существованием.
Но Первородный Носитель, видимо, сильнее обычных и может противостоять внешней угрозе. Да, он не погиб. Но то, что происходит с миром, с его родной страной – падение нравов, полное забвение представления о чести и Совести – ударило его с жуткой силой.
Он остался жить. Точнее не жить – существовать на уровне амебы, инфузории туфельки. Неизвестно, что лучше».
– Ну что, – спросила медсестра, – насмотрелись? Может, пойдем?
Арсений растерянно оглянулся на нее, задержался над телом еще на несколько секунд и вышел.
Его проводили до входной двери.
– До свидания.
Он машинально кивнул, спустился вниз по лестнице на один пролет, остановился и стал рыться в карманах в поисках сигарет, вспомнил в который уже раз, что бросил курить. Наверху щелкнул замок, медсестра громко сказала своей напарнице:
– Ничего, крепкий мужик этот следователь. Я думала, его вывернет прямо там, в палате, а он сдержался. Молодец.
– Чего он приходил-то?
– А кто его знает? На овощей посмотреть. Для поднятия аппетита.
Они расхохотались. Арсению стало противно, он спустился на первый этаж.
Навстречу ему медленно, весело переругиваясь, поднимались врачи в синих халатах. Следователь стрельнул сигарету, распахнул форточку и жадно, затягиваясь во всю силу легких, закурил. Он надеялся, что никотиновый дым сможет перебить омерзительный смрад сто третьей палаты, который, казалось, намертво впитался в одежду, в волосы, в кожу.
– Дай пройти, ну! Все перегородил, боров неуклюжий, как ходить – непонятно.
Арсений обернулся. Толстая краснолицая медсестра в неряшливо накинутом на плечо грязном халате тащила реанимационный набор. Ткнула его в бок углом аппарата и, даже не подумав извиниться, поволокла свою ношу наверх, бормоча что-то нелестное.
19
– Привет, начальству! – сказал Глеб, как только Арсений вошел, – как дела? Что сказал твой свидетель?
Следователь пожал плечами. Он еще не совсем пришел в себя после встречи с Редизаром. Жуткое, омерзительное в своем безумии существо, недочеловек, умеющий только потреблять и гадить там, где спит, не пробудил в нем даже жалости.
Тот, в сто третьей палате никак не походил на Первородного Носителя, чей светлый образ, судя по записям Круковского, долгое время поддерживал надежду в Алине, Нике, а вполне возможно, что и в самом профессоре. Дневник рисовал его совсем другим – честным, благородным, стойким, можно сказать, борцом за правду. По крайней мере, Носителям очень хотелось надеяться на это. Прав был Сивур – мифы редко оказываются правдой, но поддерживают веру одним своим существованием.
