Александр Громов - Циклогексан (сборник)
Стол и вправду скрипел и скрежетал. Точнее, скрежетали сомкнувшиеся над ним колючие хвощи, отчаянно царапая полированную столешницу. С треском рвалась пластиковая упаковка. Тихо шелестя, шевелились лианы – ползли, опутывали… Свет фонарика подтвердил мгновенную догадку: стол был схвачен лесом, а Виссарион пленен. Этот лес не собирался служить пищей бронированным травоядам – он сам был хищником! Похоже, подвижные лианы вовсе не паразитировали на колючих хвощах, а находились с ними в симбиозе. Когтистые лапы и алчущие рты – одни хватают добычу, другие высасывают ее к общей пользе…
Что-то мягко, настойчиво толкнуло в бок. Прошипев сквозь зубы проклятие, Виссарион обрубил едва не присосавшееся зеленое щупальце. Затем извлек из кобуры плазменник и послал заряд в самую гущу лиан.
Лес завизжал. Отдернулись дымящиеся лианы, заскрипели, натужно разгибаясь, стволы хвощей. Наверное, за всю историю планеты ее флора ни разу не демонстрировала столь небывалую – почти черепашью – прыть.
– То-то же, – наставительно произнес Виссарион, выбираясь из-под стола.
Дождя уже не было. Дождя-спасителя… Виссарион содрогнулся, поняв, что стало бы с ним, усни он на столе. Он больше не видел смысла оставаться на месте. Восток еще и не думал разгораться, ну и что? Теперь Виссарион знал точно, как надо двигаться по хищному лесу – не столько прорубать просеку, сколько выжигать ее в самом экономном режиме работы плазменника. Освободив груз от остатков упаковки, он завалил его набок и, повесив на плечи тощий рюкзачок, держа фонарик в зубах, а плазменник за поясом, уподобился скарабею…
Хищный лес остался позади спустя трое суток. За это время Виссарион не поспал и минуты, не съел и ста граммов питательного концентрата и одолел в лучшем случае километров двадцать. Одежда превратилась в грязнейшие лохмотья, на коже не осталось живого места, едкий пот зверски щипал бесчисленные царапины и порезы. Нож затупился, фонарик сдох и был брошен, в плазменнике остался единственный заряд.
Последний день пришлось двигаться в гору. Час от часу подъем становился все круче, зато колючие заросли редели, пока совсем не сошли на нет, сменившись жесткой травой и безобидными на вид кустами, да и в воздухе повеяло приятной прохладой. Впереди синели горы.
Найдя ручей с холодной, явно ледниковой водой, Виссарион с рычанием упал в него ничком и несколько минут блаженствовал. Он с удовольствием лежал бы до зубовного стука, но не мог позволить себе такой роскоши. Вдоволь напившись и приняв дозу «АнтиМорфея», честный дипкурьер прикинул линию движения и вновь взялся за стол.
Он катил его вверх по склону, это было нелегко, но душа пела. Гиблое болото пройдено. Гиблый лес пройден. Если это не счастье, то что же тогда?
Что-то творилось с его пищеварением. То ли от концентратов, то ли местной воды, то ли от натуги – скорее все-таки от натуги – желудок Виссариона испортился. В сочетании со стимуляторами желудочные средства из аптечки не помогали. Мешали частые и унизительные позывы.
– Каков стол, таков и стул, – скулил Виссарион, присаживаясь под куст.
Теперь, когда остались позади шипы, стволы и корни, когда не приходилось прорубать и выжигать себе путь, стол начал проявлять норов, которого Виссарион прежде не замечал. Во-первых, он не желал катиться прямо, нимало не напоминая в этом отношении кабельную катушку; во-вторых, при попытках коррекции курса он норовил завалиться ножками кверху, что однажды и сделал, придавив Виссариона. В-третьих, ненадолго останавливаясь перевести дыхание, Виссарион был вынужден изображать собой подпорку, иначе стол норовил убежать вниз по склону.
И все-таки взбираться в горы было много легче, чем прорубаться сквозь лес.
Семь суток в запасе. Двести шестьдесят километров до цели. Это сколько же надо проходить в сутки?.. А, что толку высчитывать! Не на равнине. Главное – перевалить через хребет и переплыть озеро…
Весь день Виссарион катил стол вверх. Склон медленно, но неуклонно становился круче. Давно кончились кусты и трава, теперь чаще приходилось огибать валуны и выбирать путь в обход каменных осыпей. Вспоминалась древняя легенда о Сизифе. Один раз шатающийся от усталости Виссарион плохо исполнил роль подпорки, и у него упало сердце, когда стол с грохотом покатился вниз. Если бы он и впрямь был бы не столом, а кабельной катушкой или округлым валуном, то сюжет легенды повторился бы буквально – а так, прокатившись немного, грохоча и подпрыгивая, стол сразу вошел в вираж, накренился, заваливаясь набок, подпрыгнул, немного сполз юзом и замер, задрав к синему небу все четыре ноги. Он даже не попытался рассыпаться или расшататься – был сработан на совесть да еще из настоящего земного дуба.
Виссарион не сумел даже выругаться вслух. Грудь ходила ходуном, сердце бешено стучало, гоня по жилам кровь, слабо насыщенную разреженным воздухом, и отдавало то в таз, то в самый затылок. Хотелось лежать и не вставать, хотя бы для этого пришлось умереть. Но он отдыхал не более минуты.
Приближалась полоса вечных льдов. Совсем близко нестерпимо сверкали пятна снежников. Жуткой синевой пугали изломы отвесных скал. Настоящая работа была еще впереди.
– Полазаем, – прошептал Виссарион, сглотнув вместе с комком слюны еще одну таблетку стимулятора.
Он работал без отдыха весь вечер и почти всю ночь. Он научился скорее угадывать, чем видеть предметы в едва тлеющем свете ничтожной луны и вспышках метеоров. Он рычал, напрягая все силы. Он ел снег и грыз лед. На леднике он едва не засквозил в глубочайшую расселину, по-видимому, не имеющую дна, – и все же удержался на самом краю. И задолго до рассвета он доставил груз к поясу скал, штурмовать которые ночью не решился бы и чемпион Лиги по скалолазанию – генетически модифицированная особь с конечностями паука и пальцами геккона.
Виссарион решился. На благо себе или нет – кто знает – он заблудился, выбирая место для подъема, и потерял в темноте стол, заякоренный где-то за валун. До утра он искал его ощупью, коченея не столько от ужасного холода, сколько от мысли о том, что он оставил груз без присмотра. Ему повезло дважды: во-первых, он двигался и только поэтому не замерз насмерть, а во-вторых, он набрел на стол лишь с рассветом и не полез на скалы в темноте.
И все же он был в отчаянии: уходило время. Драгоценное время!
Обойти пояс скал было нельзя. Подтащив стол к облюбованному месту, Виссарион надежно привязал конец веревки к дубовой ножке, похожей своей толщиной на ствол необыкновенного квадратного дерева, а вторым концом обвязался сам. Будь что будет. Если ему суждено разбиться вдребезги, то так тому и быть. Но он сделает все, что сможет.
