Георгий Мартынов - Каллисто. Каллистяне
— Вдохните все сразу, — сказал Синьг. — Одним глубоким вдохом.
Широков с силой вдохнул. На секунду ему показалось, что фигуры каллистян закачались и как-то странно расплылись. Потом все исчезло, и он погрузился в глубокий сон без сновидений.
Он не почувствовал, как Синьг ласково провел рукой по его лбу и волосам.
— Не забудьте, — сказал он Мьеньоню, — время от времени заходить к ним и передайте об этом Ньяньиньгу. Если заметите малейшую перемену, немедленно разбудите меня.
— Ну конечно! — ответил инженер. — Мы хорошо знаем, что эти два человека для нас бесценны.
Синьг задумчиво смотрел на спящего Широкова.
— Странно, — сказал он. — Когда мы находились на их планете, я как-то привык к цвету их кожи, а сейчас она кажется мне снова необычайной. Посмотрите, как причудливо и как нежно коричневатый цвет лица переходит в розовый цвет шеи и плеч. А кисти рук совсем белые. Действительно, фантазия природы неисчерпаема. А их глаза! Какая странная форма. У Гьеорьгия они серо-зеленые, а у Пьети — чисто-голубые. Если бы мы вернулись одни, нам могли не поверить, что могут существовать такие удивительные люди.
Белый шар мчался сквозь черную пустоту.
Беззвучно работали двигатели, отбрасывая назад невидимый глазом свет. Постепенно увеличивающаяся сила реакции все с большей и большей мощью толкала вперед огромный корабль, становившийся все тяжелее и тяжелее.
Экипаж спал.
Мьеньонь, лежа в своей каюте, внимательно следил за показаниями приборов, расположенных перед ним на стене. В той же каюте спал Ньяньиньг. Через определенное время он проснется и сменит Мьеньоня. Только они двое будут бодрствовать все эти полторы недели, охраняя корабль от непредвиденных случайностей.
Звездолет мчался вперед.
Каждую минуту оставались позади сотни тысяч километров.
Впереди были Рельос, Каллисто, Родина!
Мысль о них согревала Мьеньоня теплым чувством любви.
Глубокая тишина царила на корабле.
Широков не сразу пришел в себя. Пробуждение было медленным и постепенным: бессознательность сменилась сновидениями. Он видел себя дома. Рядом был Куприянов и бинтовал ему ногу. Бинт ложился плотно, так что нога немела. «Послабее», — попросил Широков. «Нельзя, — ответил профессор. — Вам надо лететь на Каллисто». — «Каллисто? — спросил Широков. — Я где-то слышал это слово». — «Вы будете лететь двадцать пять лет, — сказал Куприянов. — Повязка может ослабнуть». И он еще крепче зажал ногу. «Теперь я положу вас в воду», — сказал он, поднял Широкова и понес. Потом он исчез, а Широков оказался на воде и плыл лежа на спине. «Наверное, это и есть дорога на Каллисто», — подумал он. И проснулся.
Еще не открывая глаз, он сразу вспомнил все. Он знал, что лежит в своей каюте, на каллистянском звездолете, и что полторы недели, очевидно, уже прошли. Но ощущение плотного бинта на ноге почему-то не проходило, и казалось, что он действительно лежит на воде.
Еще не сознавая ясно причины, он открыл глаза и увидел прямо перед собой большой лист бумаги, на котором по-русски крупными буквами было написано:
«ОСТОРОЖНЕЕ! ПОМНИТЕ ОБ ОТСУТСТВИИ ВЕСА!»
Туманная дымка сна, заволакивавшая его мозг, быстро рассеивалась. Он понял смысл и значение этой предупреждающей надписи. Она была сделана, вероятно, Бьяининем.
Диегонь подробно объяснил, как надо вести себя в условиях невесомости, и Широков хорошо помнил его слова. Он осторожно пошевелил руками. Как ни медленно было это движение, ему показалось, что вся постель заколыхалась под ним.
Стараясь не шевелиться, он стал обдумывать, как подняться, одеться и выйти из каюты. Левая нога продолжала быть «забинтованной». Очевидно, просыпаясь, он неловко подогнул ее и нога затекла. Очень осторожно Широков выпрямил ногу. Он сразу ощутил прилив крови и понял, что она затекла недавно.
Он чувствовал себя здоровым и сильным.
Медленно повернув голову, Широков посмотрел вокруг.
Первое, что бросилось ему в глаза, было отсутствие привычного пола. Каюта стала совершенно круглой, как внутренняя полость мяча. Его постель, прикрепленная к стене, высоко висела над той частью, которая все еще воспринималась им как нижняя.
«Как же я встану, если встать не на что?» — подумал он.
Рядом с постелью висело в воздухе кресло, на котором лежало белье и одежда.
Широков долго смотрел на него. Он понимал, что ему некуда падать, но никак не мог заставить себя поверить в реальность этого зрелища.
Кроме этого кресла, вся обстановка каюты исчезла. Очевидно, каллистяне проснулись раньше и привели каюту в состояние, соответствующее новым условиям.
Широкову хотелось встать и одеться, но он продолжал лежать, боясь пошевелиться.
«Но ведь я не лежу, — говорил он сам себе. — Тяжести нет. Я вишу вдоль постели, не опираясь на нее, вишу в воздухе. Точно так же я могу висеть в любом другом месте».
Но он не мог заставить себя сделать нужное движение и покинуть свое ложе.
Чувство стыда при мысли, что кто-нибудь может войти и увидеть его страх, заставило Широкова преодолеть малодушие.
Он осторожно приподнял одеяло и на мгновение выпустил его из рук. Одеяло не упало обратно, а осталось висеть над ним. Невольным движением Широков схватил его и тут же почувствовал, что сам поднялся над постелью. Проведя рукой за спиной, он убедился, что действительно висит, ни на что не опираясь.
Взявшись руками за края постели, он притянул свое тело обратно.
Минут пять он лежал, стараясь справиться с волнением, и только когда его сердце перестало отбивать пулеметную дробь, медленно выпрямился и сел.
Руки плохо его слушались. Они ничего не весили, а мозг еще не привык управлять невесомыми членами. Координация между мышечными усилиями и вызываемыми ими движениями была нарушена, и должно было пройти известное время, пока организм приспособится к новым, никогда раньше не испытанным условиям.
Стараясь точно рассчитывать свои движения, Широков протянул руку к креслу, чтобы взять лежавшее на нем белье. Но, по-видимому, он слишком сильно нажал на сиденье, потому что кресло вдруг покачнулось и плавно опустилось вниз (он все еще считал то, что находилось под его постелью, низом, а противоположную сторону — верхом, хотя эти понятия не имеют смысла в мире без тяжести).
— Ну вот! — вслух сказал Широков. — Что же теперь делать? Как поднять его обратно?
Он чувствовал себя совершенно беспомощным и «сидел» на краю постели, держась за нее, чтобы не упасть.
«Но я же не могу упасть, — убеждал он самого себя. — Тяжести нет!».
Он уже не боялся, что кто-нибудь может войти, а хотел этого. Пусть увидят, что он боится, но помогут ему. И он почувствовал глубокое облегчение, когда дверь открылась.
