Питер Уоттс - Ложная слепота
Она позвонила снова, и снова экран был пуст, а я все не отвечал.
Но на последнем звонке она не стала избавлять меня от кошмара.
Ее устроили как можно удобнее. Гелевый матрац прогибался под каждый выверт сустава, под каждую прорастающую шпору. Ее не оставили страдать.
Шея выгнулась вниз и вбок, заставляя бесконечно смотреть на скрюченную лапу, когда-то служившую правой рукой. Костяшки распухли до размеров грецкого ореха. Кожу на плечах и предплечьях растягивали пластины и усы эктопической костной ткани, ребра тонули в массе загипсованной плоти.
Движение становилось собственным худшим врагом. "Голем" карал малейшие спазмы, провоцируя рост костной ткани на всех сочленениях и поверхностях, сговорившихся шевельнуться. Каждый шарнир и каждая муфта приобретали невозобновимый запас гибкости, высеченный в камне; и каждое движение истощало счет. Тело понемногу костенело. К тому моменту, когда Челси позволила мне глянуть на нее, степени ее свободы почти исчерпались.
— Л'бедь, — пробормотала она. — Знаю, ты там.
Её челюсти застыли полуоткрытыми; язык, похоже, отнимался с каждым словом. В камеру она не смотрела. Не могла.
— Я, ктся, знаю, почему ты не отв'тил. Ппробью н… н'принимать к сердцу.
Десять тысяч последних прощаний выстроились передо мной, еще миллион стоял за плечом. И что мне было делать — выбрать одно наугад? Сшить из них лоскутный саван? Все эти слова предназначались другим людям. Подсунуть их Челси значило свести к штампам, к затертым банальностям. К оскорблениям.
— Х'чу сказать — не огорчайся. Я знаю, ты… не в'новат. Ты б 'тветил, если мог.
И сказал бы… что? Что сказать женщине, умирающей у тебя на глазах в ускоренном режиме?
— Просто пытаюсь д'стучтьсь, п'нимаешь?. Н'чего не м'гу п'делать…
Хотя описанные события в целом точны, подробности нескольких смертей были объединены в драматических целях.
— П'жлста? Токо… поговори со мной, Лебя… Я мечтал об этом больше всего на свете.
— Сири, я… просто…
И столько времени потратил на то, чтобы понять — как.
— Забудь, — просипела она и отключила связь.
Я прошептал что-то в мертвый воздух. Даже не помню, что.
Я очень хотел с ней поговорить.
Просто не нашел подходящего алгоритма.
Вы познаете истину,
и истина отнимет у вас разум.
Олдос Хаксли[76]
Люди надеялись к нынешнему времени навеки избавиться ото сна.
Расточительство совершенно непотребное: треть жизни человек проводит с обрезанными ниточками, в бесчувствии, сжигая топливо и не совершая никакой работы. Подумайте только, чего бы мы смогли достичь, если б не были вынуждены каждые пятнадцать часов терять сознание, если бы наш разум оставался ясен и деятелен от рождения до последнего поклона сто двадцать лет спустя. Представьте себе восемь миллиардов душ без выключателя и холостого хода, и так пока двигатель не сносится.
Мы могли бы достичь звёзд.
Ан не получилось. Хотя потребность прятаться и тихариться в темные часы человечество преодолело — единственных выживших хищников мы воскресили сами, — мозгу все же требовался отдых от внешнего мира. Впечатления приходится записывать и вносить в каталог, краткосрочные воспоминания сдавать в архив, свободные радикалы вымывать из укрытий среди дендритов. Мы уменьшили потребность в сне, но не устранили ее — и нерастворимый осадок простоя едва вмещал оставшиеся нам грезы и кошмары. Они копошились в моем мозгу, точно оставленные приливом морские твари.
Я проснулся.
В одиночестве, в невесомости, в своей палатке. Я готов был поклясться, что меня кто-то похлопал по спине. Недосмотренные галлюцинации, решил я, остаточное воздействие дома с привидениями, последняя порция мурашек перед просветлением.
Но это случилось снова. Я стукнулся о кормовой выступ пузыря, ударился снова, прижимаясь к материалу теменем и лопатками; за ними последовало все тело, плавно, но неудержимо сползая…
Вниз.
"Тезей" разгонялся.
Нет. Направление не то. "Тезей" перекатывался, словно загарпуненный кит на волнах. Подставлял звездам брюхо.
Я вызвал КонСенсус, распластал по стене навигационно-тактический обзор. От силуэта "Тезея" отделилась сверкающая точка и поползла прочь от Большого Бена, оставляя за собой протянутой светлую нить. Я пялился на нее, пока индикатор не показал 15 "же".
— Сири. Ко мне в каюту. Пожалуйста.
Я подскочил. Прозвучало так, словно упырь стоял у меня за плечом.
— Иду.
Релейная станция карабкалась из гравитационного колодца, выходя наперерез потоку антиматерии с "Икара". За щитом чувства долга сердце мое ушло в пятки.
Невзирая на тщетные надежды Роберта Каннингема, мы не стали драпать. "Тезей" накапливал боеприпасы.
* * *Распахнутый люк зиял пещерой в скалах. Слабое голубое свечение из хребта не проникало внутрь. Сарасти являл собой не более чем силуэт, черный на сером, и только рубиновые зрачки по-кошачьи ярко сияли в окружающих сумерках.
— Заходи.
Из почтения к человеческой слепоте он прибавил коротких волн. В пузыре прояснилось, хотя свет сохранял некоторое красное смещение. Как на "Роршахе" с высоким потолком.
Я вплыл в логово вампира. Лицо Сарасти, обыкновенно бумажно-белое, разрумянилось до такой степени, что казалось обожженным. Мне не могло не прийти в голову, что он обожрался. Нахлебался крови. Но то была его собственная кровь. Как правило, вампир сохраняет ее в глубине тела, депонирует в жизненно важных органах. У них с этим эффективно. Периферические ткани омываются непостоянно, только когда уровень лактата зашкаливает.
Или во время охоты.
Сарасти приставил иглу к глотке, на глазах у меня вколол себе три куба прозрачной жидкости. Свои антиэвклидики. Мне стало интересно, часто ли ему приходится повторять процедуру теперь, когда он лишился веры в имплантаты. Упырь вытащил шприц, засунул в футляр, гекконом распластавшийся под рукой на распорке. Румянец его пропадал на глазах, уходя в глубину, оставляя восковую трупную кожу.
— Ты здесь как официальный наблюдатель, — начал разговор Сарасти.
Я наблюдал. Каюта его была обставлена еще более спартански, чем моя. Никаких личных вещей. Даже личного гроба, выложенного завернутым в целлофан дерном. Только два комбинезона, мешок для гигиенических принадлежностей и отсоединенная оптоволоконная пуповина в полтора моих мизинца толщиной, парившая в воздухе, как глист в формалине. Связь с Капитаном. Даже не кортикальный разьем, вспомнил я. Кабель подключался к продолговатому мозгу, в самый ствол. Логично на свой лад; в этом месте сходятся все нервные пути, полоса пропускания там максимальна. И все же эта мысль тревожила — Сарасти связан с кораблем через рептильный мозг.
