Петер Жолдош - Возвращение Викинга
Но не думаю, что в его решении уйти со мной решающую роль сыграло чувство вечной благодарности. Его увлекали и любопытство, и своеобразная охота к перемене мест, и доля авантюризма, которая обозначала в нем качественно иное человеческое начало...
К вечеру у Ного состояние ухудшается. Как и вчера, он отказывается от ужина, говорит невразумительно, стонет. Я очень хотел бы сделать для Ного что-нибудь, что облегчило бы его состояние. Но что можно сделать, если излечение Ного зависит от хирурга и хороших антибиотиков! Чувство бессилия - отвратительное.
Ного вдруг заговорил:
- Глаз солнца видел, что Ного умирает. Мать Крокодилов щелкает зубами... Гррего, не потеряй камни - храни огонь... Мать Крокодилов не любит огня и не любит камни, которые хранят огонь. Мы разведем большой огонь...
Ного умолкает, его голова безвольно повернулась набок. Я подхожу к нему и хватаю руку, ищу пульс. Слава богу, жив!
Прибрежные заросли все так же тихо проплывают назад мимо нашей лодки, когда ветер к вечеру утихает. Мне не хочется грести. Течение совсем слабенькое, надо бы отойти подальше от берега. Это надо сделать в любом случае. Если ночью не совладаю с Морфеем, лодка воткнется в заросли. А нам не известно, кто в них обитает. Могут же быть местные анаконды!
Я давно уже обратил внимание на то, что мое самочувствие имеет циклический характер. Вчера весь день и почти всю ночь у меня был подъем, было чувство уверенности и надежды. Мышцы, казалось, готовы к любой нагрузке...
Минут десять-пятнадцать я отгребаю в сторону от берега. На душу наваливается непонятная тяжесть, томит беспокойство. Дома, на Земле, оно вынудило бы меня обратиться к успокоительным таблеткам. В который уже раз внушаю себе, что все это в пределах нормы. Психонагрузки высоки, как и в любых иных экстремальных условиях. Мучает неопределенность. Пытаюсь спрогнозировать развитие событий в случае горького разочарования, если не выйду на "Викинг". Мне ясно, что не стану прекращать поиски. В них - смысл моей жизни на этой планете. Если окажется, что мои друзья отремонтировались и улетели, что крайне маловероятно, то утешусь тем, что они вырвались отсюда.
Пришла звездная, безветренная ночь. Голова заполнена монотонным звоном, веки слипаются; вдали, над темными джунглями слышны звонкие крики ночных птиц. Ного иногда слабо вскрикивает. Боюсь - встану утром, а он мертв. Я свыкся с ним за четыре года, и особенно несколько последних месяцев, исключительно опасных и напряженных. Что мне делать, если останусь один?
Продеваю руку за нижнюю поперечину паруса. Если усну, а тут налетит ветер, то парус дернет меня за руку и разбудит. Как в избавление от тяжких грехов, хочется верить, что завтрашний день принесет что-то хорошее. Перед глазами у меня звезды. В небе Земли я запросто мог разыскать любое звездное скопление, узнавал созвездия, отдельные звезды. А здесь небесная сфера вроде бы та же и вместе с тем совершенно другая. Конечно, на много градусов изменился угол зрения. Если допустить, что вид небесной сферы с Земли - это анфас, то сейчас я вижу ее в профиль...
Минуты бегут за минутами. Подумал - бегут, но разве это бег? Сплелись воедино время, движение и мои мысли - все это вялотекущее желе и составляет мою суть. Как вторжение иного мира воспринимается случайный плеск волны у борта. Чем-то неудобен этот звук. От него я вздрагиваю. Набираю в горсть воды и бросаю себе в лицо. Надо или спать, или бодрствовать. Промежуточное состояние странным образом действует на нервы. Раздражает даже слабое шевеление паруса, отмечаемое рукой. Воздух ночи хоть и кажется неподвижным, но иногда и он вздрагивает, как некое огромное полупрозрачное существо.
Сколько же длится эта ночь? В ней совершенно растворилось мое самосознание. Ночь - это я. Я - это ночь. Мы перетекли друг в друга и порознь уже не существуем. Далеко впереди по правому борту возник огонек. А, может, и не огонек, а звезда над самым горизонтом. А, может, и не звезда, а маленькая кровоточащая ранка на груди ночи. И звезды заметно побледнели, словно хотели переключить мое внимание на эту, новую звездочку. Да нет, не звезда это, а отблеск ночного костра. Вокруг него покачиваются неясные тени - это могут быть люди. Или кусты. Или призраки тех и других. Звездочка исчезает так же неожиданно, как и возникла. Ее поглощает вселенская тьма, и она возвращает звездам их бессмертную яркость. Сколько может длиться ночь, если исходить из непреложного факта: деление племени на какие-то отрезки - понятие весьма условное, рожденное извращенным человеческим мышлением. Зато мне утешительно думать, что ночь длится десять-двенадцать часов. Или один час, только растянутый в десять-двенадцать раз. Прошлое - это краешек вечности. Собственно вечность - это настоящее. Будущее - тоже краешек, только с другого конца.
Ночь лежит, как огромное животное. В ее недрах река катит свои воды; ее дыхание - слабое движение воздуха. Оно напоминает медузу космических размеров. Я для нее лишь микроскопическая частичка вещества, плывущая вместе с водой во взвешенном состоянии. Медуза всосала меня в свое прозрачное нутро, и теперь я растворяюсь в нем тихо и безболезненно.
Фантастика! Проснувшись, я не осознаю себя! А если я - это я, возникает вопрос: что со мной? Между мною, материально-телесным, и моим самосознанием стоит разделяющее нас твердое, прозрачное стекло, мешающее слиться двум моим сущностям. Это длится миг, но, возможно, и вечность. Самосознание отмечает ненормальность такого состояния. Стеклянная плоскость растворяется в расплавленной магме воли - и обе сущности органично перемешиваются. Справа возникает берег, и я понимаю предельно отчетливо - берег! Небольшие волны толкают лодку со всех сторон, словно рождаются внизу, в придонном слое, и стараются выплеснуть нас вверх. Парус в бездействии, потому что его движение это ветер. Ветра нет. Откуда же волны?
Парус медленно оживает. Ветра по-прежнему нет. Может, на парус направлена вселенская энергия звезд? Для меня это не имеет никакого значения. Важно, чтобы берег оставался справа...
Меня разбудило солнце. Оно вонзило в меня множество тоненьких иголок. Не сразу соображаю, что иголки - это комары, облепившие меня. Перед глазами колышутся ярко-зеленые ветви. Лодка уткнулась в берег, укачиваемая тихой зыбью. На нижней ветке сидят две черные птицы. В их оперении радужно сияет отблеск солнечного света. Там, где массивный клюв соединяется с головой, пузырятся ярко-красные наросты. Птицы напоминают ворон. Их глаза прикованы к вздувшейся ране моего товарища. У одной из них нервно вздрагивает крыло, и она перепрыгнула на ветку пониже. Птицы разглядывают нас то одним, то другим глазом, выворачивая головы набок. Перевожу взгляд на Ного. Вороны, наверное, гадают: уже или еще нет? Нет, черт бы вас побрал, нет! Я тычу в их сторону веслом. Они не взлетают, а перескакивают на более высокие ветки. Издают какие-то булькающие возгласы недовольства. Я нащупываю пульс на горячем запястье Ного, брызгаю водой в его лицо: