Роберт Хайнлайн - Дорога доблести
У меня ничего подобного не было. Даже обязанности развлекать Стар черт побери, да в радиусе десяти миль от меня найдется не менее миллиона мужчин, которые с радостью ухватятся за такой шанс.
Предыдущая ночь была плохая. Она плохо началась и перешла в одну из тех утомительных постельных конференций, которые бывают у всех супружеских пар и которые гораздо хуже приличного скандала. У нас как-то был такой очень домашний, какой бывает у тружеников, замученных начальством и счетами.
Кроме того, Стар сделала то, чего никогда не делала — внесла в дом свою работу. В виде пяти человек, имеющих отношение к какой-то межгалактической склоке, я так и не узнал к какой, так как спор продолжался несколько часов, и иногда они говорили на незнакомом мне языке.
Меня они начисто игнорировали, будто я мебель. На Центре людей редко представляют, и если вы хотите с кем-то заговорить, вы говорите ему «лично» и ждете. Если вам не ответят — отходите. Если вам ответят — обменяетесь биографическими данными.
Никто из них ничего подобного не сделал, а уж я и подавно. Раз уж они пришли в мой дом, то это их обязанность. Они же вели себя так, будто это не мой дом.
Я сидел как Человек-Невидимка и все больше распалялся.
Они доказывали что-то свое, Стар слушала. Вдруг она позвала своих служанок, и они стали её раздевать и причесывать. Центр — не Америка. У меня не было причины считать себя шокированным. То, что Стар делала, было грубостью по отношению к ним, она показывала, что относится к ним как к мебели (она, значит, оценила их поведение со мной).
Один из них сказал обиженно:
— Ваша Мудрость, я хотел бы, чтобы вы выслушали нас, как обещали (я расширительно передаю их жаргон).
Она холодно ответила:
— Только я одна могу судить о своем поведении. Больше никто.
Верно. Она могла судить о своем поведении, они — нет. И, подумал я с горечью, я — тоже нет. Я злился на неё (хотя и понимал, что это мелочь) за то, что она вызвала служанок, за то, что готовится ко сну в присутствии этих болванов, и я намеревался ей сказать, чтобы такое никогда не повторялось. Потом раздумал.
Вскоре Стар оборвала их:
— Он прав. Вы — неправы. Так и делайте. Уходите.
И все же я решился затронуть этот вопрос под соусом возражения против приглашения в наш дом «деловых» людей.
Однако Стар нокаутировала меня с ходу. В ту же минуту, когда мы остались одни, она сказала:
— Любимый, прости меня. Я согласилась выслушать этих глупых путаников, а дискуссии длились бесконечно, и тогда я подумала, что дело кончится быстрее, если я вытяну их из кресел, заставлю постоять и дам понять, что мне все это надоело. Я и не предполагала, что они снова сцепятся здесь и что пройдет столько времени, прежде чем я ухвачу смысл разногласий. А я знала, что если перенести дело на завтра, оно опять затянется на долгие часы. Сама проблема очень важна, и оставлять её без решения нельзя. — Она вздохнула. — Но этот ужасный человек… И вот такие пролезают на самый верх! Я даже подумала не устранить ли его физически, а вместо этого пришлось ему же поручить исправление собственных ошибок, иначе та же ситуация могла возникнуть заново.
Я не смог даже намекнуть ей, что её решение родилось просто под влиянием раздражения. Человек, которого она только что осуждала, был тем самым, в пользу которого она вынесла решение. Поэтому я сказал:
— Пошли спать, ты устала. — И сам же не удержался, чтобы в душе не осудить её.
19
И мы отправились спать. Тут она сказала мне:
— Оскар, ты сердишься.
— Я этого не говорил.
— Но я чувствую. И не только сегодня, и не только из-за этих тупиц. Ты ушел в себя, ты несчастлив.
— Пустяки.
— Оскар, все, что беспокоит тебя, не может быть пустяками для меня. И я ничего не смогу с этим поделать, пока не узнаю, в чём причина.
— Что ж… Я чувствую себя чертовски бесполезным.
Она положила свою мягкую сильную руку мне на грудь.
— Для меня ты очень полезен. А почему ты чувствуешь себя бесполезным для себя? Лично?
— А ты посмотри на эту кровать! — Эта кровать была такой, о которой американцы не могут даже и мечтать. Она делала все, разве кроме поцелуя на сон грядущий. И была, подобно этому городу, очень красива и подобно ему скрывала свой «костяк». — Такое ложе стоило бы на Земле больше, если бы его сумели там соорудить, чем самый лучший дом из тех, в которых жила моя мать.
Стар подумала.
— Ты хотел бы послать матери денег? — Она потянулась к стоявшему у изголовья коммуникатору. — Достаточно ли дать адрес «Военно-воздушная база Элмендорф, Америка»?
(Не помню, чтобы когда-нибудь называл ей адрес матери).
— Нет, нет! — Я сделал знак передающему устройству заткнуться. Ничего я ей не хочу посылать. Её муж получает достаточно, и от меня он денег не возьмет. Не в этом дело.
— Тогда я не вижу, в чём оно. Кровать ничего не значит, значение имеют лишь те, кто в ней лежит. Если тебе не нравится эта кровать, мы достанем другую. Или будем спать на полу. Кровать ничего не значит.
— Эта кровать о’кей. Единственно чем она плоха, так это тем, что не я за неё платил. Платила ты. И за этот дом. И за мою одежду. И за мою еду. Все это мои… мои игрушки. Все, что у меня есть, дала мне ты. Ты знаешь, кто я такой, Стар? Жиголо! А ты знаешь, кто такой жиголо? Что-то вроде мужчины-проститутки.
Одна из наиболее раздражающих привычек моей жены заключается в том, что она отказывается прикрикнуть на меня, если я явно напрашиваюсь на ссору. Она внимательно посмотрела мне в глаза.
— В Америке ведь все работают, верно? Люди работают все время, особенно мужчины?
— Вроде того.
— Но этот обычай существует не везде, даже на Земле он неповсеместен. Француз, например, счастлив, если у него много свободного времени. Он заказывает ещё чашечку cafe au lait<Кофе с молоком (фр.)>, и стойка блюдечек на его столике быстро растет. Да и я не очень люблю работать. Оскар, я испортила вечер из-за своей лени — не хотелось завтра с утра заниматься этой тягомотиной. Этой ошибки я больше не повторю.
— Не в этом дело, Стар. С тем вопросом мы покончили.
— Знаю. Но первый вопрос редко оказывается ключевым. Да и второй тоже. А иногда и двадцать второй. Оскар, но ты же не жиголо.
— А как прикажешь меня называть? Если что-то выглядит как утка, крякает как утка и ведет себя как утка, то я называю это уткой. А если ты назовешь её букетом роз, то она от этого крякать не перестанет.
— Нет. Все, что нас окружает, — она повела рукой, — кровать. Эта чудесная спальня. Пища, которую мы едим. Мое платье и твое. Наш милый бассейн. Ночной дворецкий, на случай, если нам захочется получить певчую птицу или спелый арбуз. Наши дивные сады. Все, что мы видим, ощущаем, что используем или хотим иметь — и ещё тысячи вещей, находящихся вдали от нас, все это заработано твоей собственной могучей рукой. Все это твое по праву.
![Роберт Хайнлайн - Дорога славы [Дорога доблести]](/uploads/posts/books/57358/57358.jpg)
