Владимир Алько - Второе пришествие инженера Гарина
На том они расстались.
Но не тот был уже Хенке в жаркое послеобеденное время его изнурительных реляций, оставивший вверенный ему город и граждан его, обделенный привычным по этому часу дня обедом, и попросту росинки маковой не имевший с утра. Взмыленный и раздосадованный, и чего уж там скрывать – высмеянный, будто барышник. «Эх. Ну, держитесь, всякие там раухи, жидовские патлы. Есть у меня сыновья. Грозная поросль новой Германии. Зиг хайль», – хрипело и восклицало в старческой груди Хенке.
*** 76 ***
Хлынов бежал, не разбирая дороги, колким неровным жнивьем. Русая бородка его растрепалась. На скулах, щеках, лбу выскочили красные пятна. В спину – далекие каменные палицы замка грозили смертью. Сейчас (дай ему время отдышаться, прийти в себя) он напрочь бы оставил это противопоставление себя и вечности: все кругом и едино было человеком, и не было в целой вселенной существа более злого и ядовитого. Только что Хлынов выследил мадам Ламоль. Она пронеслась галопом, откуда-то с полей, на бешеном, разгоряченном коне, когда он, оставив уже свой пункт наблюдения в рощице, на всхолмии, брел в направлении грунтовой дороги. На Зое был костюм для верховой езды, широкополая шляпа с валунами и красной подкладкой. Лицо – открыто, чисто, бело и запрокинуто к небу. Он не мог решительно не узнать ее: их разделяло какие-то четыре метра, и она едва не сбила его. Может быть так, бароны времен рыцарства втаптывали в пашню своих крепостных, – потехи ради, или пленяли их для несения воинской службы. К тому же, эта невозможная женщина успела положить на него глаз. Битых два часа Хлынов добирался до железнодорожной станции, а конца пути все не было. Ноги его то прирастали к одному месту, то разъезжались, будто брел он разжиженным суглинком. Несколько раз он падал. И, быть может, как раз эта слабость и мнительность, и уберегли его от скоропалительных действий. Он не дошел метров двадцати до платформы… привалился без сил к деревцу и так простоял, пока не объявили о прибытии поезда до Праги.
Уже в вагоне, на деревянной скамье пригородного поезда, уйдя с головой в плечи и закрыв глаза, Хлынов припомнил черты лица мадам Ламоль – яркий, красный, большой ее рот, взметенный синей бурей распахнутый взор… кажется, она что-то еще выкрикнула ему обидное. Насколько он мог судить, Зоя мало изменилась за эти годы; но то, что он один уполномочил себя вершить некий суд над нею, – крайне болезненно отозвалось вдруг на нервах Хлынова. Он даже представил себя эдаким святошей, нарицательным типом, ради абстрактных христианских идеалов изживающий в себе естественные инстинкты и привязанности. Деля людей по признаку их веры. Только теперь такими идеалами стали для него Порядочность и Правосудие. Да, конечно, эта женщина была повинна во многих преступлениях; кроме того, она была доверенным лицом настоящего негодяя, которого без каких-либо оговорок и дополнительных санкций можно было отнести к истинно врагам рода человеческого, беря на заметку его неосуществленные людоедские теории. И все-таки: да и нет. Хлынов чувствовал себя немало уязвленным. Опять он оставался в одиночестве, в классической позе Дон-Кихота. Мир шел своей дорогой, ему не было дела до призраков. Почему полиция всех стран и прочие сыскные службы игнорировали свой служебный долг? Ведь где-то эта женщина находилась семь долгих лет. Ходила, говорила, общалась с людьми, флиртовала… сейчас в замке, с бароном. Значит, он знал ее и прежде, и молчал. Как бы она не маскировалась, что-то в ней ведь могло дать повод к подозрению… Первые год-полтора мировая пресса разбухла буквально сообщениями о деяниях Петра Гарина и мадам Ламоль. То и дело вспыхивали дутые сенсации в связи с очередным «арестом» и псевдоразоблачением их. Так что же тогда один он, Хлынов, физик-теоретик, ученый с именем, и т. п. и т. д. И Хлынов еще ниже опускал голову.
Все это большей частью он продумал уже вечером, у себя в гостиничном номере, собираясь поутру идти в Пражский комиссариат или куда-то там еще – «сдавать» Зою, и мотивируя это то гражданским долгом, то общечеловеческими ценностями.
*** 77 **
Большой полицейский чин в штатском, с костистыми чертами лица, вытянулся у края стола, заглянул в окно.
– Так вы утверждаете, господин Хлынов, что эта женщина… так выслеженная вами (будем называть вещи своими именами), есть мадам Ламоль, преступница и авантюристка международного масштаба, какая-то там «королева»… числившаяся в розыске по Интерполу, с года… (такого-то). Так ли это?
– Мы с вами толкуем об этом уже сорок минут, господин обер-прокурор. Я видел ее в пяти шагах… Она едва не сбила меня на своей лошади, – волнуясь, заговорил Хлынов. Он предполагал формальный характер допроса, но не до такой же степени! Они просто ничего не желают делать. Или боятся угодить впросак.
– Киркгоф, барон Киркгоф, странная для немца фамилия; скорее датская… Но что это меняет? – чин как-то еще более отстранено взглянул на Хлынова. – Вы же по специальности физик; как вообще, или при каких обстоятельствах вы познакомились с вышеупомянутой особой… то есть вы уже заявляли, стало быть, засвидетельствовать лично при очной ставке вы не можете. Гм. Это достаточно все усложняет… достаточно…
Хлынов страдальчески поджал губы, скуксился:
– Верно. Друг дружке нас не представляли. Иначе не сидеть бы мне сейчас здесь… Но когда, к примеру, по всему городу развешивают фото преступников и взывают к долгу и совести обывателей, то никто потом не ставит им в вину того, что, де, вот они путаются у полиции под ногами, лезут со своими подозрениями, не являясь даже сообщниками или связными этих убийц и мошенников.
Крупный полицейский чин хмыкнул, быстро и странно взглянул на Хлынова, вернулся опять в свое кресло и уткнулся в бумаги на столе. Через длинную паузу многозначительно произнес:
– Разумеется, мы обязаны прислушиваться к честным, добропорядочным информаторам (доносителям). Конечно, кое-какие меры при этом принимаются… Ну, предположим, мы решимся на некоторый ее домашний арест, под предлогом… Вот, кстати, в двухдневный срок она обязана была обратиться в визовый отдел департамента края за прикрепительным талоном, а затем уже продлевать срок своего пребывания в стране. Надо бы справиться. Это хоть что-то. – Чин снял трубку. Позвонил. Отдал распоряжения. С сомнением в лице задумался; так, как будто и думать-то особенно было не о чем. – Даже в этом случае, при нарушении ею визового режима, – заговорил он, утыкаясь глазами в Хлынова, – мы не вправе накладывать арест более чем на трое суток. Найдутся ли у вас надежные свидетели, которые смогут идентифицировать эту самую мадам Ламоль, как вы утверждаете? На кого мы можем рассчитывать?
