Михаил Анчаров - Самшитовый лес
- Я в физике ничего не смыслю.
- Да не в физике, а в здравом смысле, - сказал Сапожников. - Два авторитета не сговорились - можешь ты им не поверить обоим?
- Так и не сговорились? - спросил Дунаев.
- Фактически нет. Просто порешили считать, что у света есть признаки и волны и частицы. Порешили - и точка.
- Но ведь, наверно, это установили?
- Ага, - сказал Сапожников. - Но не объяснили, как это может быть.
- А ты объяснил?
- А я объяснил.
- Кому?
- Себе, конечно... Жить-то ведь как-то надо? - сказал Сапожников.
- Ну и как же ты объяснил? - спросил Дунаев.
- Свет не иллюзия... - сказал Сапожников. - Это штука материальная. Это установлено. Давление света и прочее. Значит, это какое-то состояние вещества. Значит, должно быть вещество, у которого возникло состояние под названием "свет". И у этого состояния две характеристики - он и на волну похож, бежит, как волна, частота колебаний и амплитуда... слово "амплитуда" понятно?
- Слово "амплитуда" понятно, - сказал Дунаев.
- Ну вот... он и на частицу похож, свет... бьет порциями, квантами... Слово "квант" слыхал?
- Слыхал.
- Ты на бильярде играешь?
- Малость.
- Если шары поставить вдоль борта и по последнему вдарить, что будет?
- Первый отлетит.
- А остальные? - спросил Сапожников.
- На месте останутся... А что?
- Ага... - сказал Сапожников. - Остальные стукнутся друг об
друга и на месте останутся... По ним пробежит дрожь, то есть волна, а отлетит только последняя порция, то есть шар.
- Квант? - спросил Дунаев.
- Ага.
- Ну и что из этого вытекает?
- А то вытекает, что для того, чтобы последний шар отлетел, нужны промежуточные шары, которые вздрогнут и успокоятся... То есть, чтобы был свет, нужна среда, материя, в которой бы он распространялся... как звук в воде...
Покурили немножко. У Филидорова и Толи были спокойные лица людей, которые видят, как человек идет по карнизу и они не знают, окликать его или нет, поскольку не решили еще, лунатик это или верхолаз. Потом Дунаев сказал:
- А кто эти великие ученые?.. Ну, которые не сошлись характерами?
- Один Эйнштейн, - сказал Сапожников.
- Ого!.. А другой?
- А второй Бор.
- Слушай, - сказал Дунаев. - Ты уж лучше помалкивай.
- Я и помалкиваю, - сказал Сапожников. - А все-таки, если представить себе, что каждая элементарная частица это вихрь более тонкой материи, ну, скажем, материи времени...
- Что?
- Не мешайте ему, - сказал Филидоров.
- Тогда ничего противоречивого нет в том, что при столкновении двух частиц рождается пять новых, размером больших, чем первые две... а вовсе не обломки двух первых.
- Чушь! - не удержался Филидоров.
- Что же тут непонятного? - с упорством осла продолжал Сапожников. Столкновение двух частиц рождает возмущение той материи, из которой они сами состоят... Два вихря рождают пять более
крупных... Что ж тут непонятного? Обыкновенная лавина... Резонанс... детонация... Высвобождение скрытых запасов. Время, - сказал Сапожников. Материя времени. Единственная материя, у которой все процессы происходят в одну сторону. Несимметричная... Но и ее несимметричность только кажущаяся. Так как и она заворачивается на себя... Всякий поток - это часть витка...
Филидоров долго молчал.
- Тогда понятно и такое явление, когда одна частица проходит, так сказать, через другую, - сказал Сапожников. - Просто вы не ту
модель берете... паровозики какие-то... вагончики... Вагон сквозь вагон, конечно, не пройдет, а водоворот сквозь водоворот проходит... сам наблюдал... В Калязине...
- Где? - спросил Филидоров. - Я такого института не знаю.
- Я тоже, - подтвердил Сапожников. - Вода сместилась, а воронка на месте стоит... потому что условия образования воронок не сдвинулись с места... неровности дна и прочее... а вода бежит вниз к морю...
- Значит, вы считаете, что время - это не условное понятие, а вполне реальная материя?
- Вполне реальная, - сказал Сапожников. - Она тоже отражается в нашем сознании, а не только ее отдельные вихри, то сеть тела... Таким образом, все, что мы вспоминаем, унеслось от нас не назад, как принято считать, а вперед... а мы, как воронки, на месте стоим или, как лодки, плывем медленней, чем рока бежит... и тогда совсем другой метод прогноза. Все молчали.
- Может быть, для этого я жил, чтобы открыть это, - сказал Сапожников. - Но помирать не хочется... Хочется, чтобы и мне кое-что досталось от общего пирога...
- Вам хочется, чтобы она вернулась? - спросил Толя.
- Да... - сказал Сапожников.
- Почему?
- Не знаю.
Филидоров молчал.
- Все кружится... кружится, - сказал Сапожников. - Вихри кругом.
- У меня от вас тоже голова кружится - устало проговорил Филидоров. Пить надо меньше.
- Да... - сказал Сапожников. - С этим надо кончать совсем. Душ у вас работает?
- Работает, - сказал Дунаев. -Почему бы ему не работать...
Филидоров сидел опустив голову и молчал.
- Вам нехорошо, Валентин Дмитриевич? - спросил Толя.
- Перестаньте, - сказал Филидоров.
- Если долго смотреть на велосипедный насос... - сказал Сапожников, можно додуматься до чего угодно, если, конечно, хочешь заступиться за кого-то...
И Сапожников пошел в санузел.
Душ был сильный и мокрый, и казалось, что струи воды летели прямолинейно. Но это только казалось.
Сапожников вытер лицо и затылок сухим полотенцем и вернулся в комнату.
Филидоров уже уехал. Толя жевал холодную картофелину. На блюде лежала каноническая голова селедки с потухшей сигаретой в устах.
- Кстати о резонансе, - сказал Сапожников. - Что, если использовать резонанс для лечения рака?
- Неужели вы не понимаете, Сапожников, что так эти дела не делаются? мягко спросил Толя.
- Пожалели бы хоть человека, - сказал Дунаев. - А если у него сердце лопнет? Так и не узнаем.
- Не надо меня жалеть, - сказал Сапожников. - Надо бить опухоль резонансом. Каждая клетка имеет свой спектр излучения. Всякое излучение
- это волны, и их можно записать... а значит, и воспроизвести. Если сделать мощный генератор, испускающий волны нужной частоты, и направить на больного, то можно избирательно уничтожать только раковые клетки, не трогая здоровых... Резонанс, понимаете?.. Избирательно... Бить опухоли резонансом.
- Хватит, - крикнул Толя. - Хватит!
Засыпая, Сапожников понимал, что храпит. Этого раньше с ним не было. Он никогда не храпел, и у него никогда не потели руки, и Сапожников втайне гордился.
Однажды, когда Сапожникова спросили: "Что такое хорошая жизнь", он ответил:
- Хорошая жизнь - это мягкий-мягкий диван... большой-большой арбуз... и "Три мушкетера", которые бы никогда не кончались. Такое у него было представление о хорошей жизни. Ему тогда было двенадцать лет, и ему нравился Атос - он был бледный и не пьянел.
