Час урагана (СИ) - Амнуэль Павел (Песах) Рафаэлович
Наверно, только мальчишке, помешанному на арифметике, такая мысль вообще могла прийти в голову. Будь я старше, и знай я то, что узнал в институте… Но мне было пятнадцать, я запоем читал фантастику, все в моей голове перемешалось: числовые ряды, полеты к звездам, генетика, в которой я ничего не понимал, но в фантастике было тогда много рассказов о преобразовании организма… Подумал я вот что: человеческая жизнь конечна, и за семьдесят с чем-то лет сердце человека успевает сделать сколько-то ударов, легкие успевает сделать сколько-то вдохов и выдохов, вы успеваете пройти конечное число шагов и провести во сне некоторое, вполне поддающееся расчету, число часов, минут и секунд. В общем, вся наша жизнь — это, с точки зрения теории чисел, некоторое количество счетных множеств, описывающих все факторы нашего существования».
Тут я его прервал, потому что, как мне показалось, увидел в рассуждениях слабое место.
«А смысл какой? — сказал я. — Ну, узнают мои родственники после моей смерти, что я за свою жизнь успел сделать сколько-то миллионов вздохов и сколь-то шагов. Что им даст такое знание?»
«Дело совсем не в этом, — сказал Олег Николаевич, посмотрев на меня с сожалением. — Подобные глупости могут заинтересовать только любителей собирать всякие числа независимо от того, есть ли в них какой-то смысл. Вроде тех, кто удивляется истории Людовика XVI: ему предсказали, что он умрет двадцать первого числа, и он всю жизнь в этот день месяца не покидал своей спальни. Но 21 июня 1791 года Людовика и Марию-Антуанетту арестовали, 21 сентября 1792 года во Франции провозгласили республику, а 21 января 1793 года короля казнили. Почему столько совпадений?»
«Действительно, почему?» — спросил я, но Олег Николаевич не стал на этот вопрос отвечать, только рукой повел: не нужно, мол, отклоняться от темы.
«Каждый день, — продолжал он, — каждую минуту, а порой и ежесекундно мы принимаем какое-то решение — важное или неважное, простое или сложное. Это как дыхание, понимаете? Человек не может не дышать, он умрет. И жить, не производя каждую минуту тот или иной выбор, человек не может тоже. Иначе он застынет, как буриданов осел меж двух охапок сена. И умрет — не от голода, а от мыслительного ступора. Число решений, количество сделанных нами в течение жизни актов выбора — оно тоже конечно, как конечно число ударов сердца. Но! Биение сердца, вздохи, движения — все это процессы бессознательные, вероятность их равна единице на протяжении всей числовой оси, связанной с нашей жизнью. Или нулю — если сердце останавливается и жизнь прекращается. Бессознательные процессы можно описать функцией, которая обратна известной дельта-функции, вы же знаете: она равна нулю во всех точках, кроме одной, но в этой единственной точке…»
«Да-да, — быстро прервал я, — продолжайте».
«А принятие решения — процесс сознательный и этим отличается от всех прочих процессов, связанных с жизнедеятельностью. Решаем мы сами. Да или нет. Пойти или остаться. Ударить или подставить вторую щеку. Это наш сознательный выбор. Число таких решений, принимаемых нами в течение жизни, ограничено, как число сердечных сокращений. Но, в отличие от последних, вероятности принятия тех или иных решений равны не единице или нулю, а какому-то числу между этими значениями».
«И вы решили вычислить…»
«Нет, это слишком сложно… То есть, представлялось мне слишком сложным тогда, в пятнадцать лет. Я подумал о другом. Если число принимаемых нами решений ограничено, то можно считать за нуль все решения, принимаемые бессознательно — до какого-то возраста, у всех по-разному, но, в среднем, как я потом выяснил, начитавшись медицинской литературы, до девяти-десяти месяцев. А потом в организме включается счетчик: вы начинаете принимать осознанные решения — первое, второе, третье… энное… эн плюс первое… Но ведь все принимаемые вами решения, каждый ваш выбор — это в принципе, те или иные события в вашей жизни. Важные, неважные, очень важные, круто все меняющие и не меняющие практически ничего. И у каждого такого выбора есть свой порядковый номер, как у ударов сердца. Эти числа должны тоже отличаться друг от друга своими свойствами! Для меня — а я был уже тогда помешан на теории чисел — это представлялось совершенно очевидным. Вы утром решили выпить стакан молока вместо того, чтобы налить себе чаю. Это решение номер сколько-то миллионов, сколько-то тысяч… А на другой день вы решили поступать не на мехмат, а на физический. И у этого решения тоже есть номер. Но ведь решения эти неравнозначны в вашей жизни! Следовательно — я принял это, как лемму, которая не требовала в тот момент доказательств, — и числа, соответствующие номерам принимаемых решений, тоже должны отличаться друг от друга. Обладать некими отличными от прочих свойствами. Понимаете? Это оказалось так увлекательно — выяснить, чем эти числа отличаются! Образуют ли они числовые ряды? Какие? С какими свойствами? Если да, то это могло бы означать, что человек сможет принимать важные решения в соответствии с номером…»
«То есть, — вмешался я, — вы хотите сказать, что решения, скажем, связанные с риском для жизни, принимаются в соответствии, например, с факториальным числовым рядом, а решения, связанные, допустим, с какими-то приобретениями, — с рядом Фибоначчи?»
«Не совсем так, но вы, в принципе, верно уловили основную идею! — воскликнул Олег Николаевич. — Все-таки как много значит»… — он осекся, посмотрел на меня, улыбнулся и не стал продолжать, но я продолжил за него:
«Физико-математическое образование, вы имеете в виду?»
Он покачал головой:
«Нет, не столько образование, сколько образ мысли. Можно быть математиком и не увидеть в этой идее ровно ничего… а можно… вы ведь к звездам своим относитесь не как к газовым шарам с политропным распределением плотности? Признайтесь, звезды для вас…»
Он замолчал, приглашая меня продолжить, и я сказал:
«Гм… да. К звездам у меня с детства отношение было скорее иррациональным. Умом я понимаю, что это плазменные шары с показателем политропы пять третьих, но на самом деле они… ну, как дракон для Ланселота, если вы понимаете, что я хочу сказать…»
«Понимаю, — кивнул он, — и очень рад тому, что мы с вами оказались в одной точке пространства в одно и то же время».
«Вы… — сказал я. — Я не видел ваших работ по этим числовым рядам. Я имею в виду — по рядам принятия решений».
«У меня нет таких работ, — покачал он головой. — Я даже в пятнадцать лет понимал, что… нет, пожалуй, я не понимал очень многого, но чувствовал… знаете, Петр Романович, математика, особенно теория чисел, это скорее чувство, интуиция, попытка понять себя… так вот, я чувствовал, что об этом лучше молчать. Пока не пойму, как с этим всем управляться. Если в организме есть счетчик наших решений, и если решения можно классифицировать и — вы правы! — описывать разными числовыми рядами… Нужно сначала этот счетчик найти, нужно эти ряды описать…»
«Простые числа, — сказал я, — вы занялись ими не потому, что…»
«Господи, теперь вам это понятно! Конечно, к простым числам я пришел, поскольку понял, что именно последовательность простых чисел играет самую важную роль в нашей жизни. Это было чисто интуитивное прозрение. Потом я все доказал, но идея сначала была чисто интуитивной».
«И вы полагаете, что завтра мне лучше сидеть дома, — вернул я наш разговор к его началу, — потому что посчитали, какой завтра в моей жизни по счету день, сравнили с последовательностью простых чисел…»
«Примерно… В эти дни у вас сильное сгущение таких чисел. Остров в океане…»
«Но если я буду сидеть дома и не принимать никаких решений вообще, — сказал я, — то счетчик будет стоять и включится, когда я все-таки выйду… Все равно что-то важное нужно будет решить, верно? От судьбы не уйдешь…»
«Но есть шанс опустить уровень решений до бытовых, — возразил Олег Николаевич. — Счетчик будет щелкать, но решения вы будете принимать простые — включить ли телевизор, поставить ли чайник…»
«А потом выйду в народ, и все равно нужно будет что-то решать, ведь внешние события от того, что я пересижу время дома, никак не изменятся, и то, что должно случиться, случится все равно!»
