Александр Студитский - Сокровище Черного моря
Петров напрягал слух, стараясь уловить, что происходит наверху. Над головой глухо простучали торопливые шаги. Корпус судна вздрогнул. Лист бумаги, шурша, слетел со стола. Аркадий нагнулся, но Радецкая подхватила лист на лету. Не глядя, сложила его вчетверо и протянула Петрову.
— Передайте… Евгению Николаевичу. И скажите ему, что… Нет, впрочем, ничего не говорите.
Аркадий протянул руку, но Радецкая продолжала крепко держать листок.
— Мне не хочется, чтобы он думал обо мне очень плохо. А что я могу сказать в свое оправдание? Ничего.
Она развернула листок, прочитала первые строчки. Лицо ее исказилось болезненной гримасой.
— Поймите, — прошептала она прямо в лицо Петрову, — что я отравленный человек. Я знаю, конечно, что поступаю дурно. Но что я могу сделать с собой? Впрочем, вы ничего не знаете, да и не нужно вам этого знать.
Петров молча, насупясь, не глядя на Радецкую, слушал ее лихорадочный шепот. Клочки разорванного письма полетели ему под ноги.
— Послушайте, — сказал Петров, поднимая глаза. — Пойдемте вместе. Оставьте этих людей. Ведь это же — прошлое, конченное. Это не люди, а выходцы из могил. Как вы будете жить с ними?
Радецкая устало махнула рукой. На губах ее выступила слабая улыбка.
— Поздно! — беззвучно ответила она. — Ничего не выйдет. Лететь с вами? Нет, крылышки не выдержат. — Она прислушалась. Вам уже можно идти.
Петров сделал движение к двери. Радецкая улыбнулась.
— Нет, нет, не в таком виде… Вот вам мой плащ. Примерьте, накиньте капюшон. — Она отступила на два шага, критически рассматривая его. — Нельзя сказать, чтобы сходство было большое. Сложение у вас крепкое. Впрочем, рост у нас с вами одинаковый. В полумраке, я думаю, не обратят внимание на то, что я пополнела за ночь. Вот только ноги… Петров посмотрел на свои босые ступни.
— Нет, так нельзя. — Она пошарила под койкой. — Вот вам резиновые сапоги. Примерьте. Жмут? Ничего, на берегу сбросите. Мне кажется, так будет неплохо.
Радецкая щелкнула замком, отворила дверь и выглянула в коридор.
— Всё в порядке. Сейчас все наверху. На вас не обратят внимания. Им не до меня. Ну, ступайте.
Петров задержал ее руку в своей.
— Валерия Павловна, — сказал он тихо, — я вам очень благодарен за помощь… Но не хочу от вас скрывать, что сделаю все возможное, чтобы помешать этим бандитам.
Радецкая пожала плечами.
— Желаю успеха.
— Но это может быть опасным и для вас, — Аркадий настойчиво удерживал ее руку. — Решайтесь! Я буду ждать вас на берегу.
Брови Валерии сдвинулись.
— Не смейте этого делать! — сказала она, отнимая руку. — Поступайте так, как требует ваш долг. И не принимайте меня в расчет. Идите!
Она подтолкнула Петрова к двери. Он очутился в коридоре.
— Если сразу не удастся, возвращайтесь сюда, — шепнула Радецкая за его спиной.
Коридор был едва освещен. Петров шагнул к трапу и остановился, держась за поручни.
Сквозь круглое отверстие люка виднелось черное, беззвездное небо. Врывался прохладный воздух, остро пахнущий морем. Петров побежал вверх по ступенькам. Поднял голову над люком и осмотрелся.
На палубе шла оживленная работа. В ночной темноте при свете ручных фонарей копошились человеческие фигуры, раздавались негромкие слова команды. Крутой, скалистый берег черной громадой поднимался в полусотне шагов от корабля. Шумел прибой.
«Путь свободен», — отметил Петров. Ящерицей выполз он на палубу, подкатился к борту, посмотрел через край вниз. До воды было не больше двух метров. Он сбросил с себя плащ и сапоги. «Пожалуй, на палубе их оставлять не стоит», — решил Аркадий. Плеск сброшенных в воду сапог растворился в шуме прибоя. Петров перевалился через перила, повис на руках и разжал пальцы.
Вода ласково приняла его. Это была вода родного края, и Петрову показалась, что она с какой-то материнской нежностью понесла его к берегу. Петров плыл в неистовом восторге, повторяя про себя одно и то же слово: «Свободен!», «Свободен!». И только толчок о камень привел его в себя. Спотыкаясь и падая под ударами волн, Аркадий стал карабкаться по обломкам скал.
Он поднялся на ноги под береговым обрывом и оглянулся. Темнел огромный корпус корабля, поднявший широкий нос над прибрежными камнями. По палубе медленно передвигались огни фонарей. С борта спускалось что-то тяжелое — очевидно, лодка. Петров повернулся и побежал вверх.
Глава 46
ОДНА
Всего три дня назад Лапин, вызванный телеграммой Смолина, выехал в Севастополь, а Ольге казалось, что прошло много-много томительно-нескончаемых дней.
Теперь она осталась совсем одна на станции. Казалось, все было в порядке. Культуры золотоносных водорослей процветали. Огромные аквариумы все гуще и гуще заполнялись переплетением багрово-красных слоевищ и листовых пластинок. За неделю до отъезда Ланин закончил переселение нескольких тысяч экземпляров с наиболее энергичным ростом на литораль Сайда-губы. Решение задачи, поставленной перед коллективом профессора Смолина, можно было считать обеспеченным. И все же сознание своей ответственности за биологическую станцию вызывало у Ольги безотчетную тревогу.
Одна на станции… Ольга обошла все лаборатории. Внимательно и придирчиво просмотрела, чем занимаются лаборанты, и уточнила их дневные задания. Затем спустилась в аквариальную и долго стояла, прижавшись лбом к стеклу большого аквариума, рассматривая растения. И вдруг она поймала себя на том, что думает не о водорослях, а о чем-то другом. Она попыталась проанализировать, что порождает в ней тревогу?
Прошел уже месяц с того дня, как была получена телеграмма Петрова, вызвавшая отъезд Смолина. С тех пор Ольга не получила от Аркадия никаких известий. Не писал ничего и Смолин. Две телеграммы — одна через десять дней после его отъезда (ответ на телеграмму Панина), другая с вызовом Панина — вот и вся его корреспонденция. Оба срочных вызова объяснить было легко, в них не было ничего необычного. Евгения Николаевича вызвал Петров. Панина вызвал Евгений Николаевич. Но вот форма этих вызовов рождала тревогу. Ольга видела обе телеграммы — сухие и лаконичные. По ним решительно нельзя было догадаться, зачем потребовалось присутствие обоих в Севастополе. Но и не это тревожило Ольгу. Мало ли что могло произойти в Севастополе и не обо всем она должна знать. Но она не могла отделаться от постоянного воспоминания о прошлогодней телеграмме Крушинского — он тоже просил о немедленном выезде и так неожиданно погиб. Она отгоняла это назойливое воспоминание, упрекала себя в глупой мнительности, но тревога не унималась.
