Антон Дубинин - Узкие врата
К Стефану хотел заехать и Алан. Но совсем по другой причине — чтобы обстоятельно доложить о ходе поисков, спросить, все ли было сделано правильно. И заодно подогреть умирающую уверенность, что они с Филом не просто идиоты, а исполнители важного задания. А кроме того, он хотел видеть Стефана. Очень хотел. Непонятно зачем — просто так… Потому что любил его, наверное. Потому что с некоторых пор ему было больше некого любить.
— Ох, Фил, как же ты кашляешь…
— Как умею, — мрачно пошутил тот, разгибаясь и с тоскою понимая, что сплюнуть здесь некуда. — Извини, дорогой, но по-другому не могу.
— Может, у тебя бронхит? — догадался смекалистый Эрих, откладывая книжку. Вид у него самого тоже был не цветущий — под глазами темные круги от недосыпания, кожа желтоватая, на подбородке — след зажившей ссадины. Это Сент-Винсентский подарочек от старых знакомых, до сих пор не исчез.
— Может, — немногословный Фил пожал плечами. Эх, сейчас бы горячего чаю с медом, да в постельку… Хотя бы в спальничек. На лавочку в электричке. Но предыдущая электричка до надобного Кристеншельда улизнула за пять минут до прихода пилигримов на вокзал, а следующая ожидалась в шесть-тридцать утра. Не слишком-то радостная весть в половину двенадцатого ночи.
— Может, у тебя жар? При бронхите всегда бывает жар…
Фил не успел увернуться — тот уже потянулся, прикоснулся ему ко лбу прохладной ладонью, а потом, обеспокоенно сдвинув брови, и губами. Губы у Эриха были сухие и чуть обметанные ветром, шершавые. Так мама с самого детства определяла у них с братом температуру, но мама Фила, очевидно, делала иначе. Потому что Фил отдернулся пораженно, едва ли не брезгливо.
— Эй… Ты чего?..
— И точно, жар, — сообщил Алан будто бы со скрытым удовлетворением, скрещивая руки на груди, как суровый доктор при обследовании. — Не выпьешь ли ты аспирина, в таком случае? А с утра мы купим вон в том киоске горячего чаю и нальем в него противокашлевых капель.
— К темным, — поморщился Фил, известный ненавистник лекарств, взъерошивая ладонью слегка отросшие черные волосы. — Ерунда, само пройдет. Аспирином тут не поможешь, поможет мне только посмотреть в глаза одному… Старому дурню.
— Стефан не дурень, — мгновенно вспыхнул Алан, краснея от собственной горячности. — Он же… Ну, Фил, он святой или вроде того. Если у нас чего-то не получается, это значит, мы что-то неправильно поняли. А сэр Стефан тут ни при чем.
— Ладно, — Филу не хотелось спорить. Признаться, было ему так плохо, что делать вообще ничего не хотелось, только лежать и иногда кашлять. Горло его изнутри саднило и раздирало, и говорить было не слишком-то приятно. — Неважно. Дай поспать.
— Ты что, ему правда не веришь? — тихонько спросил Алан, глядя в сторону. Они были одни в просторном полутемном зале, если не считать вокзальной рыжей кошки, гордо умывавшейся лапкою посредине зала, под электронными часами, и старенького бродяжки, спящего на тюках в дальнем углу. Полутемный зал, одна из синеватых ламп дневного света чуть мигала, вторая горела ровно, пальма на подоконнике отбрасывала длинную тень. Сразу видно, что это провинция — в Магнаборге в это время граждане только начинают выходить на прогулку, а этот город, похоже, уже спит. Только окошечко кассы светится, а за ним бедная кассирша, наверное, пьет крепкий кофе.
— Я? Стефану? — переспросил Фил, вместо честного возмущения, которое должен бы вызвать подобный вопрос, испытывая неожиданное замешательство. Ответил бы «нет», да только, похоже, это неправда. Ответил бы «да» — но он никогда не умел верить в некоторые вещи… В такие, как…
Стефан в самом деле умел лечить все болезни, вспомнил Фил запоздало. И ваш бронхит тоже, молодой человек — своим мятным отваром. Они с Аланом жили у бывшего кардинала, а ныне — отлученного священника без права служения — дня три, и сами видели, как к нему приходили люди. Женщина принесла кашляющего младенца; двое парней на притащили на носилках третьего, с прорубленной топором ногой. Явился и достопамятный дядька Николай вместе с сестрой, не менее достопамятной Лилией, и стеснительно рассказал про свою грыжу. На время общения с больными Стефан выставлял Фила с Аланом из дома, чтоб людей не смущали; но ребенок, когда его уносили, больше не кашлял, дядька Николай уходил с восторженно-озадаченным выражением лица, а парень с порубленной ногой обратно уковылял сам, опираясь на палку. Кто бы ни был этот Стефан, но он в самом деле лечил больных.
Он много рассказывал о себе — хотя сам не порывался это делать, но отвечал на любые вопросы. Историю Рика, которую он не знал в подробностях, Стефан выслушал с каменной неподвижностью, оперевшись на руки лбом. Алан плакал, рассказывая о брате; когда он закончил, Стефан поднял лицо от рук — и щеки его тоже были мокры от слез. Он смотрел на колеблющееся пламя в керосиновой лампе расширенными, блестящими от влаги глазами, и лицо его казалось худым-худым… Усталым-усталым.
— А, Галахад, Галахад… Как хорошо, что ты не видишь этого. Что он делает с нашей Церковью, с той, которую ты любил…
— Что, отец Стефан?
— Прости, Алан. Я… просто не сдержался. Продолжай, я слушаю тебя.
Алан еще, помнится, спросил — совсем в Эриховом духе вопрос, ни за чем не нужный — как-то раз, когда уже ложились спать (Фил с Аланом рядышком на полатях, а Стефан на тюфяке на полу, перед тем загасив керосиновую лампу и долго беззвучно молясь в темноте перед слабо мерцающей лампадкой в иконном углу).
— Сэр…
— Не сэр. Стефан. Что, юноша?
— А как вас в детстве звали? Стефи?.. Стеф?..
Почему-то не мог Алан представить Стефана ребенком, мальчиком; неизвестно, зачем ему это было нужно — но вот не мог, и все.
Отлученный священник улыбнулся в темноте — лежащий молча Фил этого не видел, но догадался каким-то шестым чувством. Ответил через несколько секунд, совсем тихо:
— Гай.
Это имя так сильно не походило ни на какое сокращение от Стефана, что Алан даже чуть поперхнулся вопросом. И так его и не задал. Но почему-то в голове у него все стало на свои места.
Стефан сам сказал еще через несколько секунд, объясняя как бы извиняющимся голосом, будто нужно было оправдываться в смене имени, в том, что раньше он был кем-то совсем другим. Просто человеком.
— Я сменил имя при рукоположении. Посмотрел в святцы на свой день рождения — 26 декабря, день святого Стефана Первомученика. Вот и все.
— Вам очень подходит, — неловко, словно искупая некорректный вопрос, шепнул в темноте Алан. Стефан чуть слышно усмехнулся с пола, и голос его — или Филу, усердно притворявшемуся спящим, просто показалось? — погрустнел.
