Ариадна Громова - По следам неведомого
Потом он принес ящик. Это был окованный серебром деревянный резной ларец, очень массивный. Сбоку, на тонкой серебряной цепочке висел ключ. Наш археолог Томлинсон определил, что это ларец испанской работы, примерно, начала XVI века.
Замок поддавался туго, но в конце концов со скрипом раскрылся. Внутри мы увидели рукописное евангелие в кожаном переплете, стилет с рукояткой из слоновой кости и золотой медальон тонкой работы; внутри него оказался миниатюрный портрет немолодой, но очень красивой и величественной дамы с пышным стоячим воротником вокруг шеи. Все вещи прекрасно сохранились.
На дне лежало что-то, обернутое куском потертого малинового бархата. Мы развернули бархат и увидели листки плотной желтоватой бумаги, покрытые сверху донизу записями на испанском языке. Записи были сделаны черной густой жидкостью, кое-где расплылись и выцвели.
Сейчас этого документа в моем распоряжении нет (его взяли историки для реставрации и исследования). Но в дневнике сохранились два отрывка из него, которые я там же в деревне записал по устному переводу Мендосы.
Вот начало этого документа. Оно звучит в двойном переводе (с испанского на английский, а затем на русский) так:
«Я, Диего де Фарнесио, идальго из Кастилии, пишу эти слова. Произволением Божиим попал я ныне к неведомым людям, в места; откуда мне больше нет возврата, а те, кто были со мной… [3], вместе с нашими оруженосцами погибли злой смертью среди безводный камней, ибо так было угодно Всевышнему. Я же, в великой муке и тоске, из последних сил взобрался на высокую гору и дополз до того места, где меня встретили индейцы-охотники, и дали мне пить и есть, и очень дивились на мое лицо и одежду. И тогда я хотел вознаградить их за доброту, и достал золотой дукат, ибо золота у меня было великое множество, пищи же и воды я не имел, пока мне ее не дали эти люди. И я узнал, что они не ведают, что есть золото и что есть деньги, и не ведают ничего о короле Испании, и ничего о великом Государстве Солнца, а живут сами по себе, как первые люди на Земле. И поклоняются они Луне, так что есть они темные язычники. Но простые эти люди отличаются добротой нрава и кротостью, и я рядом с ними — великий грешник, ибо осквернял свою душу злобой и гордыней, и корыстью, и развратом, и буйством, и уста мои изрыгали хулу на Господа, и глаза мои жадно смотрели на женскую плоть и на блеск золота».
На этом записанный мной отрывок кончается. Дальше я попробую восстановить содержание записок по памяти. Помню я этот удивительный документ довольно хорошо уже хотя бы потому, что мы много говорили о нем и в деревне, и в пути. Да и притом написано все это человеком незаурядным, а события, о которых он рассказывает, глубоко нас интересовали.
Из записок можно было установить некоторые черты биографии и личности кастильского идальго Диего де Фарнесио, хотя сообщались эти сведения отрывочно и попутно. Он был младшим сыном в одной знатной испанской семье (в медальоне был портрет матери Диего, доньи Хосефы де Фарнесио, — он ее высоко чтил как образец подлинного благородства). Диего двадцати лет от роду отплыл в Новый Свет на корабле из флотилии Франсиско Писарро. С войсками Писарро он пришел в Государство Солнца; он видел падение Кахамарки и Куско и гибель последнего инкского государя. Диего де Фарнесио с горечью и болью осуждает злодейства Писарро и его сподвижников и кается в своем преступном соучастии. Затем с отрядом Альмагро он двинулся через Боливию в Чили. Во время этого похода через громадные горы и вечные снега, как известно по отчетам, погибло 150 испанцев и 10 000 индейцев. Отряд Альмагро брел наугад, трупы людей устилали этот страшный путь. Иногда высылалась вперед разведка, но разведчики почти никогда не возвращались. Наконец Альмагро послал в разведку де Фарнесио и еще двух идальго в сопровождении слуг. Разведчики обились с пути во время внезапно налетевшей снежной бури и, выйдя в межгорную долину, наудачу пошли по ней, думая вначале, что по-прежнему идут на запад. В долине этой спутники де Фарнесио погибли от жажды, хоть по равнине и текли реки. Один из них в припадке безумия прыгнул в пропасть, чтоб добраться до воды.
В описании этом нетрудно было узнать ту долину, по которой мы шли еще вчера… И, конечно, те скелеты, что мы видели там — это останки товарищей де Фарнесио. Сам же он, как уже известно читателям, преодолел перевал, встретился с индейцами и остался в их селении. Очевидно, де Фарнесио заслужил преданную любовь индейцев — иначе его ларец не сохранялся бы почти 350 лет, как нечто очень важное, почти священное.
Этот конквистадор, обладавший, по-видимому, исключительной энергией и мужеством (об этом можно судить хотя бы по тому, что он, полумертвый от жажды, заставил себя ползком взбираться на крутой перевал, не зная даже приблизительно, что ждет его по ту сторону хребта), перенеся гибель товарищей, тяжелейшие муки, совершенно переродился. Возможно, тут сказалось глубокое и сильное влияние матери, о благочестии которой он говорит с таким восторгом, — ведь Испания была цитаделью религиозного фанатизма, и в этой атмосфере вырос и воспитался юный Диего. То, что он носил с собой в кровавых походах евангелие, можно было бы счесть за отвратительное лицемерие, если б не дальнейшая его жизнь, построенная на совершенно иных началах. Но не только ожившее религиозное чувство сказывается в записках де Фарнесио; в них проявляются и некоторые качества, гораздо более удивительные для участника конкистадорских грабежей и массовых убийств. Нас поразил его подлинный гуманизм, на время приглушенный кровавым угаром похода, но составлявший, видимо, прочную основу его мироощущения. Де Фарнесио искренне любит простых и темных людей, к которым его забросила судьба; и хотя он, как христианин, в сущности, должен осуждать поклонение Луне, он уважает верования туземцев и отказывается от всяких попыток миссионерства, ибо считает себя морально ниже их. Такая скромность и искренность, наверное, очень облегчили ему сближение с туземцами.
Де Фарнесио прожил здесь больше года, когда произошло то, что заставило его писать эти записки на случайно сохранившихся листках бумаги при помощи сажи, разведенной в воде. Он считал, что об этом необходимо сообщить людям, и потому заставил старосту поклясться самой священной клятвой — именем Светлой Луны.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Однажды, незадолго до Рождества, рассказывает де Фарнесио, он вышел в горы, чтоб поохотиться на викуний. Преследуя раненую викунью, он незаметно забрался далеко от знакомых мест и очень устал. И тогда, упав без сил на горном уступе, он увидел «великое и поражающее ум». Это место у меня записано в дневнике.
