Геннадий Прашкевич - Пес Господень
И шепнул:
– Пусть сидит на цепи… Он должен смириться…
– А если он не захочет смириться?
Брат Одо замутнено, но с тайной угрозой взглянул на Ганелона:
– Ты знаешь много убедительных способов, брат Ганелон… Тебе помогут… Сделай так, чтобы, пусть и на цепи, но монах Викентий продолжил работу… Не забывай, он остался последним, кто держал в руках книги Торквата…
– Эти книги могли сгореть в огне, – возразил Ганелон. – Они могли уйти на дно моря. Они могли затеряться в дальних землях.
– Конечно… – брат Одо устало прикрыл глаза. – Но их читали, их видели… Попавшее в память людей уже никогда не уходит… Пусть монах по памяти восстановит все, что он когда-то прочел… Ты ведь знаешь, как тщательно читали эти книги монах Викентий и Амансульта, дочь барона-еретика…
– Она убита, – глухо сказал Ганелон.
– Эти книги внимательно читал маг старик Сиф, прозванный Триболо…
– Старика нет, – сказал Ганелон, опуская глаза. – Я думаю, он умер в Константинополе.
– Эти книги читал некто Матезиус, ученик мага… Видишь, как много людей прикасалось к дьявольским книгам…
– Но их уже нет.
– А монах Викентий?… Разве не он первый прикоснулся к старинным книгам?… У монаха Викентия великая память, брат Ганелон… Я знаю…
Помолчав, без всякой видимой связи со сказанным, брат Одо еле слышно добавил:
– Слава Господу, что у него есть такие слуги…
– О ком ты? – не понял Ганелон.
Брат Одо не ответил.
– Брат Одо, – мягко сказал Ганелон, беря в свои его холодеющие руки. – Приближается час, когда ты предстанешь перед Господом нашим. Скорбишь ли ты? Есть ли тебе в чем покаяться? Если это так, облегчи душу покаянием.
Брат Одо медленно всплыл из небытия:
– Слава Иисусу Христу… Я исповедался отцу Валезию, он отпустил мне… Но грешен, грешен… Конфитеор… Признаю… Нерадением своим оскорблял Господа… Сокрушаюсь…
– Все ли грехи ты вспомнил, брат Одо?
Брат Одо попытался что-то произнести, но не смог. Слова ему не давались. У него лишь получилось:
– Отец…
– Ты говоришь об отце Валезии?
Брат Одо отрицающе сжал узкие губы:
– Отец… Твой отец…
С изумлением Ганелон увидел, что по рябой щеке неукротимого брата Одо скользит слеза, оставляя за собой извилистую дорожку.
– Молись, брат Ганелон… За всех грешников… Молись и за своего отца богохульника…
Он бредит, решил Ганелон.
И снова сжал холодеющие руки брата Одо:
– Если ты лгал, если упорствовал… Не уходи нераскаявшимся…
– И лгал… И упорствовал… – почти неслышно повторил брат Одо, но глаза его вновь на мгновенье вспыхнули: – Но во славу божью!.. Но во утверждение божье!.. Молись, молись, брат Ганелон… Молись за несчастного грешника барона Теодульфа… Молись за своего отца…
Стирая испарину, Ганелон легко провел ладонью по жаркому горячечному лбу брата Одо.
– Ты что-то путаешь. Моего отца сжег в доме черный еретик барон Теодульф, – сказал он. – Это случилось очень давно, ты знаешь. В маленькой деревне Сент-Мени еретик барон Теодульф согнал в простой деревянный дом всех, кто ему оказал сопротивление. Там был и мой отец.
– Барон Теодульф…
– Обещаю тебе неустанно молиться о всех грешниках, брат Одо.
– Барон Теодульф… Он твой отец…
Ничто в Ганелоне не дрогнуло. Он и так был наполовину мертв. Он умирал вместе с братом Одо. Он ничего не хотел знать о каких-то там отцах, ни об истинных, ни о мнимых. Он не хотел, чтобы брат Одо умер.
– Ты бастард, Ганелон… Ты побочный сын барона Теодульфа… Черный барон Теодульф твой отец по крови… Знай это… В твоих жилах, брат Ганелон, течет кровь Торкватов… Тому есть многие подтверждения… Блаженный отец Доминик… Спроси его… Он знает…
Ганелон, не веря, сжал руку умирающего:
– Барон Теодульф мой отец?
Он все еще не понимал.
Потом до него дошло:
– Богохульник и еретик барон Теодульф мой отец? Брат Одо, ты знал и молчал об этом?
– Веру колеблют сомнения, брат Ганелон… Тебе был сужден другой путь… Таково было условие… Я предупреждал…
Глаза брата Одо туманились, он уже не узнавал Ганелона.
– Ты знал? Ты всегда знал об этом?
Опущенные веки брата Одо чуть заметно дрогнули.
– Ты знал об этом, когда посылал меня в Рим? И знал об этом, когда я поднимался на борт «Глории»? И знал об этом, но не остановил меня в Константинополе?
Веки брата Одо дрогнули.
– Но почему? – закричал Ганелон. – Почему ты молчал? Разве мы не братья?
Он думал сейчас только об Амансульте.
Он хотел закричать: «Разве она не сестра мне?», – но у него вырвалось: «Разве мы не братья?»
И услышал невнятное:
– Так хотел Бог…"
XII–XIV
"…гнал лошадь, поднимая клубы пыли, сбивая колосья наклонившихся к дороге перезрелых овсов. За седлом болталась какая-то матерчатая сумка, поводья оказались веревочными.
Бастард.
Я бастард!
Мой отец по крови – барон Теодульф, мерзкий еретик и гнусный богохульник! Замок моего отца по крови – гнездо мерзкого порока! Замок моего отца, гнусного богохульника, жгут сейчас святые паломники, они с позором выводят людей мерзкого еретика за стенки замка.
Мой отец?
Почему я говорю – мой отец?
Сердце Ганелона заныло от ненависти.
Барон Теодульф…
Гнусный еретик…
Наверное, он взял мою мать силой…
Наверное, он знал, кого именно сжигает в простом деревянном доме в деревне Сент-Мени, когда он сжигал там человека, которого я всю жизнь считал своим истинным отцом…
Теперь Ганелон понимал всегда удивлявшую его некую странную терпимость Гийома-мельника, у которого он рос, и непонятную суровую жалостливость старой Хильдегунды.
В Лангедоке есть барон прославленный.
Имя носит средь людей он первое.
Знают все, он славен виночерпием
всех превыше лангедокских жителей.
– Эйа! Эйа! – подхватывал пьяный хор.
Багровый, плюющийся, рычащий от страсти, всегда распаленный, как жирный кабан, барон Теодульф, похотливый мерзкий еретик, распахнув камзол, пыхтя, неистово лез в гору.
С тем же неистовством, что и горных коз, он везде преследовал кабанов, оленей и женщин.
Он лапал служанок и экономок, он сжигал чужие деревни, оскорблял священнослужителей, грабил святые монастыри.
Он покушался даже на папских легатов и самовольно сжигал живых людей.
Пить он любит, не смущаясь временем.
Дня и ночи ни одной не минется,
чтоб, упившись влагой, не качался он,
будто древо, ветрами колеблемо.
– Эйа! Эйа!
Барон Теодульф, мерзостный богохульник, жестоко наказан.
