Колин Уилсон - Философский камень
— Знаешь, а ведь все бы наладилось, перестань мы просто о «них» вызнавать.
На кого он ссылается, гадать не приходилось. Однако было в его тоне что-то, заставившее меня пристально на него посмотреть.
— Откуда ты знаешь?
— Так, знаю.
Но я упорствовал.
— Как?
Тогда он рассказал, что, пока смотрел в огонь, ему подумалось, не уехать ли из Лэнгтон Плэйс примерно на полгода, но потом он отверг эту идею: походило на дезертирство. И тут совершенно внезапно в голове возникла мысль: «Если ты перестанешь допытываться о «них», твои проблемы закончатся. Если нет — станет еще хуже». Эта мысль, подчеркнул Литтлуэй, не была оформлена словесно, она явилась внезапной вспышкой, внушающей полную убежденность, непререкаемую правду.
— Ты считаешь, это был сигнал от «них»? — спросил я.
— По-моему, да, — ответил он после долгого молчания.
Так вот оно что: предложение. Безусловно, невероятно соблазнительное. Постоянные осложнения начинали досаждать, у нас обоих начала зарождаться какая-то мания преследования. В конце концов, настолько ли все это важно? Впереди у нас целое будущее, так что нам до какой-то отдаленной эпохи земного прошлого?
С другой стороны, оба мы ученые. Принять эти условия — все равно что врачу нарушить клятву Гиппократа. И почему их так заботит секретность? В чем тут дело?
Все равно, какое-то время мы прибрасывали эту идею. Отвергнуть ее нас в конце концов побудило то, что случилось на следующий день. На Роджера напали трое юнцов и отколотили так, что он попал в больницу с пробитым черепом. На него, лежащего у дороги без сознания, случайно набрел почтальон. Позже он говорил, что просто прогуливался, и тут какие-то трое юнцов, узнав его, начали обзываться. Он велел им заткнуться, и тут на него накинулись, сбили с ног и начали пинать, пока он не потерял сознание. Я лично подозреваю, что Роджера застали за подглядыванием в окна; сельский доктор говорил, что о Роджере ходила молва как о «любопытной Варваре».
Известие, что Роджер в больнице, мы встретили с несказанным облегчением, особенно когда доктор сообщил, что ему, возможно, придется пролежать там несколько месяцев. К счастью, повреждения мозга не случилось. И до меня вдруг дошло, что «они» допустили ошибку. Они искусны в нагнетании эмоций ненависти, а вот в данном случае, сами того не ведая, дали нам отдушину. Результаты не замедлили сказаться. Враждебность со стороны сельчан угасла; они были довольны, что Роджер «получил по заслугам». Не было больше битых стекол, перевернутых мусорных баков и пакостных слов на столбах. Получается, «они» действуют не без погрешностей. Так что случившееся наполнило нас еще большей решимостью максимально углубить поиск.
Прорыв наступил через неделю, когда мы услышали том, что папский библиотекарь обнаружил «Ватиканский манускрипт». В сообщении «Католик Джеральд» упоминалось, что существует мнение, будто в этой рукописи содержится описание истории и традиций майя.
До этого открытия было известно, что лишь три рукописи майя[199] пережили разрушительный пыл испанского священника Диего де Ландо[200], написавшего где-то, незадолго до 1566 года «Relacio n de las Cosas de Yucatan» («Сообщение о делах в Юкатане») (исп.). В их число входили: «Дрезденская рукопись» — астрономический трактат, «Кодекс Тро-Кортезианус» — трактат по астрологии, и «Кодекс Пересианус», посвященный культовым ритуалам. У майя было множество книг; Берналь Диас[201] сообщает, что видел в храме майя целую библиотеку. Диего де Ланда составил словарь языка майя, но он изобиловал неточностями, так что большие части текстов майя расшифровке на подлежат.
Едва мы ознакомились с новостью насчет открытия нового текста в библиотеке Ватикана, Литтлуэй позвонил г-ну Бенедетто Коррадини из Римского университета, у которого были близкие связи с Ватиканом. Коррадини об открытии не слышал (его область — астрофизика), но обещал выяснить и испросить разрешение на то, чтобы мы ознакомились с текстом. Никто из нас особых надежд на эти полузаочные разговоры не возлагал: была полная уверенность, что «они» сведут все к нулю. В обычное время мы первым же рейсом полетели бы в Рим; теперь, памятуя об инциденте на автостраде, мы сознавали опасности путешествия. Лететь в Рим оказалось не обязательно. Коррадини в тот же день перезвонил, сказав, что, безусловно, добудет разрешение изучить рукопись без особого труда, а пока высылает ее микрофильм. Его отдел только что закупил какую-то дорогостоящую аппаратуру по микросъемке, и ему не терпелось ее опробовать.
Удача казалась настолько невероятной, что в нее не очень верилось; опять же мы не возлагали чересчур больших надежд и навели справки о расписании поездов из Дьеппа в Рим. Но через пять дней микропленка и вправду прибыла. К этому времени мы оба решили, что «Ватиканский кодекс» не представляет собой ничего особенного, иначе «они» бы уже вмешались. Литтлуэй в тот день съездил в Лестерский университет; библиотекарь сказал, что увеличить микрофильм проблемы не составит. Наутро снимки были готовы: цветные и, судя по всему, отличного качества, почти как оригинал рукописи.
Ватиканский кодекс представляет собой один длинный кусок дуба[202], семь с небольшим футов в длину и восемь дюймов в ширину, сложенный гармошкой. На нем нанесены несколько жутких изображений богов майя, которые легко можно спутать с японскими изображениями демонов. Сами символы вписаны в аккуратные квадратики и напоминают орнамент какого-нибудь тотема североамериканских индейцев,
За неделю после того, как мы прослышали о существовании Ватиканского кодекса, я изучил весь доступный материал по расшифровке письменности майя: «Взлет и падение цивилизации майя» Дж.Томпсона, «Древних майя» Морли, работы по языку майя Уорфа[203], Кнорозова[204] и Гельба[205]. Большинство надписей майя носят идеографический характер, то есть знаки — это картинки, символизирующие вещи. Однако Уорф и Кнорозов утверждают, что они еще и частично фонетичны: большинство древних письменностей подвергается такому переходу, эволюционируя из одной стадии в другую.
Так вот, просматривая фотоснимки по дороге в Лэнгтон Плэйс, я поймал себя на мысли, что мне доступны многие символы. Но многие были совершенно непонятны. Из знаков майя переведено меньше трети, хотя на языке все еще говорит четверть миллиона жителей Юкатана. Исходя из этого, Гельб доказывает, что знаки представляют собой не звуки и слоги, а идеи, теперь уже позабытые, Еще дело усложняется тем, что книги майя предназначались лишь для посвященных служителей храмов. Искоренив религию майя, де Ланда вместе с тем искоренил и знание того, как читать надписи.
