Сборник - Фантастика 2009: Выпуск 2. Змеи Хроноса
– О чем он тебя спрашивал?
– Что? – Игорь был заторможен, я не мог задать ему нужных вопросов и вынужденно говорил о том, что меня не очень интересовало, но могло помочь мальчику прийти в себя.
– Из школы к тебе кто-нибудь приходил сегодня?
– Из школы... Нет. Да. Игаль и Шмулик, мама сказала, что я сплю...
– Закрыть окно? – спросил я. – Дует.
Ветерок действительно стал сильнее, и колокольчики на шкафу зазвенели на очень высокой ноте, звук был красивым, но сейчас действовал на нервы.
– Да, – сказал Игорь. – Цильцуль[2]...
И добавил:
– Колокол.
Он сказал это по ошибке, или для него нежные колокольчики действительно звучали, подобно набату? Понимал ли он разницу между «колокольчиком» и «колоколом»? В другое время я бы непременно спросил, и если Игорь спутал слова, объяснил бы разницу, так мы всегда поступали.
– Да, – сказал я, поднялся и сдвинул створки окна, воздух с улицы шел тяжелый, густой какой-то, не вечерняя прохлада, а дневной зной – если закрыть глаза, можно было подумать, что на улице полдень. Странная погода. Впрочем, я уж совсем ко всему начал относиться с подозрением. Обычный хамсин.
Колокольчики еще раз звякнули и замолкли.
Игорь сидел на кровати, положив ладони между колен и опустив голову. Надо было спросить наконец, а я не мог.
К черту, подумал я. Не сейчас. Потом как-нибудь.
Потом он забудет. Я слишком хорошо знал Алика, слишком хорошо знал, как у него это происходило.
– Шотер[3]... – сказал Игорь, не поднимая головы. – Он дурак.
– Да? – сказал я осторожно.
– Он думает, это мама.
Внимание. Сейчас нужно точно подбирать слова, особенно если учесть, что не всякое русское слово Игорь понимает правильно.
– Мама?
– Рацха ото[4].
Нужно, чтобы он говорил по-русски. Иначе разговора не получится, каждое слово придется интерпретировать, а мне нужно было знать абсолютно точно.
– Не понимаю, – сказал я. – Ты знаешь, с ивритом у меня проблемы.
Игорь поднял на меня тяжелый взгляд. «Не строй из себя Незнайку, – говорил он, – разве я не слышал, как ты говоришь на иврите?»
– Мама, – сказал он. – Убила папу. Дурак.
– Дурак, – согласился я. – То есть... Не дурак, конечно, просто он ошибается. Он не знал маму. Не знал папу. Не знал, как они друг друга любили. Ничего не знал.
– Тогда молчал бы.
Резонно.
– Такая у него работа, – вздохнул я. – Он хочет понять, кто это сделал. Кто-то же сделал это. Конечно, не мама. Не бабушка. Не... – я помедлил, – не ты.
Взгляд Игоря стал совершенно непонимающим.
– И не я. Я был на балконе и, к сожалению, вообще не видел, как это...
– Никто не видел, – сказал Игорь странным голосом, почти не разжимая губ.
– Кроме тебя, – твердо сказал я. То есть я хотел, чтобы мой голос звучал твердо. Так твердо, чтобы Игорь понял: мне все известно, но чтобы не испугался, не ушел в себя, не закрылся окончательно. Если не получится, если он спрячется в скорлупу, как это часто делал Алик, если придется все отложить на другой день, то он может забыть самое главное, то, что сейчас кажется ему второстепенным, он еще не способен отличить нужное в собственной памяти от лишнего, Алик тоже был таким в его возрасте. Мне обязательно нужно было довести разговор до конца сейчас, сегодня.
– Кроме тебя, – повторил Игорь. Похоже, простые слова русского языка прозвучали для него непонятными, непереводимыми звуками, иначе почему он повторил их за мной?
Может, перейти на иврит? Не так уж плохо я знал язык – сумел же объясниться с Шаулем, мы прекрасно друг друга поняли, даже в нюансах. Нет. Пусть подбирает русские слова. Пусть думает. Это поможет вспомнить то, что, возможно, уже начало забываться.
– Кроме тебя. – Я повторил еще раз, сделав ударение на втором слове, будто гвоздь вбил. – Ты видел. Ты ведь все видел, верно?
Игорь молчал. Я понимал, что поступаю жестоко. Две памяти сейчас боролись в его сознании. Две совершенно реальные для него картины. Одну он с самого начала старался отбросить, забыть, не вспоминать – нормальная защитная реакция детского организма. Вторую он забыть просто не мог, хотя, наверно, тоже старался.
– Когда я вошел с балкона, – сказал я, – ты стоял на пороге своей комнаты.
– Да, – сказал он.
– Ты видел...
– Да.
Я подошел, стараясь поймать его взгляд, опустился на колени, теперь наши глаза были на одном уровне, у Игоря были глаза Алика, у меня даже холодок пробежал по спине, так они были похожи – голубые, с серым отливом, в зрачке я видел себя, но почему-то не такого, как сейчас, а другого, каким был в те же десять лет, мы как-то сидели с Аликом на дворовой скамейке, он так же смотрел на меня и рассказывал, медленно, слово притягивая к слову, говорил о том, что видел в тот момент, а я слушал и думал про себя, что фантазия у моего друга какая-то странная... хотя и знал уже тогда, понимал, что это не фантазия, не галли... я не мог в то время правильно произнести это слово даже мысленно, все время ошибался... галлицена... выдумка, в общем. Игра воображения.
– Скажи, – осторожно сказал я, на время позволяя Игорю все-таки отвлечься. Если давить, можно все испортить. Пусть подумает о другом. О другом, но о том же самом, – скажи, ты ведь и раньше видел разные вещи... которые происходили не здесь.
Он вскинулся. Видел. Конечно. И слышал. И осязал. И чувствовал. А дома об этом не говорили. При сыне – никогда. Табу. Бедный мальчишка. Впрочем, не более бедный, чем был Алик в его возрасте.
– Вещи? – переспросил он. – Дварим раим[5]?
– Плохие? – Я все-таки старался вести разговор по-русски, пусть подбирает слова, пусть думает, это поможет вспомнить точнее, во всяком случае, я почему-то надеялся на это. – Почему плохие? Может, хорошие. Всякие. Тебе казалось, что ты смотришь на этот шкаф, а видишь почему-то улицу... Или школу...
– Почему шкаф? – спросил он. – Почему улицу? Ани раити[6]...
Как трудно подбирать правильные слова, когда не знаешь, какие нужны именно сейчас!
Когда Игорь пошел в детский сад и впервые оказался вне бабушкиной постоянной опеки, мы говорили с Аликом о том, мог ли сын унаследовать отцовскую способность существовать в Многомирии, осознавать его так же, как осознавал Алик. Я давно думал о такой возможности, гены есть гены, а что именно передается по наследству – кто знает... Но мне почему-то казалось кощунственным заговаривать об этом с Аликом, я думал, что такой разговор будет ему неприятен, не нужен, возможно, он вообще старался не размышлять на эту тему, иначе сто раз подумал бы, прежде чем заводить ребенка – во всяком случае, я подумал бы сто раз или больше. Игорь родился через девять месяцев после того, как они с Ирой поженились, значит, мысль о том, что надо бы поостеречься, не приходила Алику в голову. Или приходила, но не показалась ему такой уж важной...
