Крис Бекетт - Во тьме Эдема
На мгновение мы почувствовали: леопард тут, среди нас. Раздался девчачий крик, потом, в нескольких ярдах от нас, послышался придушенный хрип, и наступила тишина. Мы догадались, что леопард утащил кого-то из нашей шеренги и загрыз в темноте, как Белоконя.
Мы не знали, кого же с нами больше нет, и принялись перекликаться:
— Тина, ты цела? — крикнул Дикс, ощупывая меня.
— Джейн! — позвала я сестру. — Джейн, ты здесь?
— Люси! Клэр! Кэнди! — кричали другие, и голоса отвечали им в темноте.
Наконец кто-то окликнул: «Сьюзи!», но Сьюзи Рыбозер, наша умная, острая на язык Сьюзи, молчала. И мы поняли, что, будь тут светлее, увидели бы алый след на снегу от крови Сьюзи и ребенка у нее в животе и голову, бессильно болтавшуюся на сломанной шее.
Громовой крик Джона перекрыл наш плач и причитания:
— Быстро все в кучу! Копья выставить наружу! Вы что, хотите, чтобы эта тварь нас по одному передушила? Все в кучу, копья наизготовку! Сейчас же! Кому я сказал? Быстро!
32
Джефф Красносвет
Неп все бежал, бежал, бежал, и я никак не мог его остановить. Оставалось лишь вцепиться покрепче в шерсть и прижаться к его спине. Я понимал, что если упаду в темноте на снег, то все, мне конец. Мир по-прежнему будут видеть сотни глаз, но моих среди них не будет.
А Неп все мчался куда-то вниз по широкой заснеженной равнине. Огонек у него во лбу ярко горел и мигал от страха, и шерстячонок визжал, не переставая: «Эйииии! Эйииии!» Я никогда раньше не слышал, чтобы он так кричал. Эхо его вопля отражалось от скал и гор. Крупные снежинки вихрились вокруг меня и пролетали мимо. Я успевал разглядеть огромные утесы, валуны да гигантские зеленоватые глыбы льда, торчавшие из-под снега.
Спустя некоторое время Неп замедлил бег. Я заметил, что снег перед нами потрескался, провалился и навстречу попадается все больше огромных покоробившихся льдин и обледенелых проталин. Я понял, что все это время мы были на верху гигантской снежной глыбы, которую до этого места покрывал плотный слой снега, здесь же лед трескался, горбился и торчал из-под снега, как раздробленные кости из сломанной ноги.
«Эйииии! Эйииии!» — прокричал Неп, на мгновение умолк и снова завопил: «Эйииии! Эйииии!» Неожиданно он свернул налево и принялся взбираться по каменистым склонам над снежной глыбой, все выше и выше, пока не очутился на гребне горы, откуда было видно другую сторону.
Под нами был свет! Тысячи огоньков, белых и зеленовато-желтых. Внизу, со всех сторон окруженная Снежным Мраком, простиралась небольшая круглая долина с сияющими деревьями.
«Эйииии! Эйииии!» — не унимался Неп.
Я накрыл ладошкой огонек у него на лбу, чтобы заставить его повернуть назад, вернуться к остальным и все им рассказать. Прежде он всегда меня слушался. Тропинку находил Неп, но когда мы оказывались на распутье, он останавливался, поднимал голову, принюхивался, шевеля щупальцами, и тогда я решал, куда нам идти: клал руку ему на огонек и поворачивал голову шерстячонка в нужном направлении. Я догадался, что шерстяки могут оставаться в Снежном Мраке по нескольку дней, но сейчас нам нужно было спуститься на ту сторону. И я старался направлять Непа через Пекэм-хиллс, а не вдоль гребня горы.
Но сейчас, на вершине, он отказался выполнить мой приказ. Как я ни поворачивал его голову, Неп и не думал возвращаться. Наверно, леопард был еще слишком близко.
Стоять на месте шерстячонок тоже не собирался. «Эйииии!» — издал он все тот же вопль и принялся спускаться вниз, к огням долины. Я вцепился в огонек, потянул его на себя, чтобы Неп хотя бы остановился, но он не обращал на меня никакого внимания. Мне так и не удалось заставить его передумать, я оказался бессилен. Оставалось лишь повторять себе, что надо смотреть по сторонам, изучая местность, в которой я очутился.
— Мы здесь, — прошептал я себе, — мы и правда здесь.
Что, если я никогда больше не увижу остальных? Умру в одиночестве, и никто никогда не узнает, что я видел. Но, как бы то ни было, все равно я сейчас это вижу. Я жив и вижу это, и все это правда здесь.
Мы оказались в странном лесу. Деревья здесь были размером с то дерево в снегах, с трубочником и летучей мышью, а ветки начинались высоко-высоко над землей. Проезжая под ними, я чувствовал себя крохотным-прекрохотным, даже на спине Непа: уж слишком высоко над головой были ветки. Но светоцветы сияли так же ярко, как на белосветах в Долине Круга, несмотря на то что росли очень высоко, и стволы были такими же теплыми и издавали те же знакомые звуки, которые мы слышали каждый день и спячку — всю жизнь до того дня, когда ушли в Снежный Мрак. «Пффффффф, пффффффф, пффффффф», — пыхтели деревья. «Хммммммммммм», — гудел лес.
По одному из стволов сбежала вниз древесная лисица, высунула мордочку из-за дерева и уставилась на нас пустыми плоскими глазами, нюхая воздух длинным загнутым носом. Мимо пролетела разноцветная птица, вытянув перед собой лапки. С высокой ветки на меня уставилась обезьяна с шестью длинными лапами. Она была крупнее обезьян в Долине Круга, а между лап у нее свисали складки кожи.
В голове у меня было ясно-ясно, и я глазел по сторонам, потому что ничего другого мне не оставалось — только наблюдать, и я уж постарался рассмотреть все до мелочей. Я успокоился и почувствовал, что Неп тоже успокоился. Его сердца уже не колотились так бешено, огонек во лбу перестал мигать и светил ровным светом. Я осторожно прикоснулся к нему — вдруг остановится? И Неп действительно остановился, причем сразу же, не упрямясь. Я слез с его спины, подвел его к ручью, а сам, привалясь спиной к дереву, наблюдал, как шерстячонок передними лапами рвет волнистые водоросли и запихивает в рот.
Потом Неп улегся на землю возле меня и заснул.
* * *«А ведь вожак-то все-таки я, а не Джон», — сказал я себе, поглаживая Непа по мохнатой спинке и вспоминая, как придумал приручить шерстячат, чтобы сделать из них лошадей, и выбрал дорогу.
— Настоящим вожаком был я, — повторил я и рассмеялся.
Разумеется, я не был вожаком в том смысле, что Джон. Да и не мог быть. Впрочем, нисколечко и не хотел. Жизнь моя складывалась иначе, чем у Джона, потому что я родился клешненогим, и никто не ждал, что когда-нибудь я вырасту и стану настоящим мужчиной. Другие мальчишки бегали, дрались, пинали мяч (даже мышерылы, хотя их все дразнили), но с такими ногами, как у меня, не побегаешь. Другие мальчишки взрослели, надевали маски мужчин и прогоняли из головы все мысли, которые противоречили маске, но от клешненогого никто не ждал, что он будет притворяться или перестанет думать. Поэтому я видел все не так, как другие люди.
