Лиана Мориарти - Верные, безумные, виновные
Критический момент миновал, Сэм. Надо преодолеть его, прийти в себя, оставить чертов зонт у входной двери. Почему незначащие вещи вроде этого кажутся теперь невозможными? Голова Руби легко уткнулась в его руку. Он поднял подлокотник кресла, и она прижалась к нему.
Клементина постепенно приходила в себя. Он заметил, что после визита Вида, Тиффани и Дакоты в ней что-то изменилось. «Мне стало лучше после встречи с ними, – сказала она, – а тебе?» Ему хотелось прокричать: «Нет! Мне стало хуже! Гораздо хуже!»
Кричал ли он на нее на самом деле? Он не мог припомнить. Он становился горлопаном, как его отец, который с возрастом поуспокоился.
Он задвигался на сиденье.
– Ты вертишься, – громким шепотом проговорила Холли.
– Извини, – сказал Сэм.
Попкорн по вкусу напоминал соленый картон с запахом масла, но Сэм не мог остановиться.
Да, в Клементине явно что-то менялось. В ней появилась новая раздражительность, какая-то хрупкость и слабость, хотя хрупкой она никогда не была. Ей хотелось отдалиться от происшествия с Руби, и она была права. Не было смысла зацикливаться на этом. Не было смысла снова и снова проигрывать это в памяти. Сэм всегда считал себя более эмоционально устойчивым в их паре. Именно Клементина излишне волновалась по пустякам, иногда драматизируя все и едва не доходя до истерики из-за мелочей, вроде ее прослушиваний например. Хотя, конечно, прослушивание – не мелочь, а важная вещь, отнимающая много нервов, и он это понимал, но она чересчур погружалась во все это. Однажды Сэм услышал, как Холли говорит Руби: «Мамочка заболела прослушиванием». И он посмеялся тогда, потому что в точности так и было. Прослушивание действовало на нее, как вирус.
Но с этим последним прослушиванием дело обстояло не так, хотя оно было самым важным в ее карьере. Она ни слова не говорила о нем. Она просто постоянно занималась. Сэм даже точно не знал даты прослушивания, хотя знал, что оно будет совсем скоро.
Когда-то он мог сказать, сколько в точности дней остается до прослушивания, потому что именно на столько дней он был обречен на воздержание от секса. Но это было давно, когда секс был естественной, нормальной частью их жизни, пока не стал каким-то сложным. Странно было, что секс стал таким сложным, потому что Сэм мог бы сказать, что несколько лет подряд он был наименее сложной частью их отношений. Он мог бы побиться об заклад, что так оно и будет.
С самого начала, с их первого раза, все получилось очень естественно. Их тела и их либидо оказались в полной гармонии. У него было достаточно связей, и он знал, что поначалу с сексом часто бывают сложности и только потом все налаживается, но с Клементиной с самого начала было хорошо. В их отношениях были другие «красные тряпки» – он не был музыкальным, прежде она никогда не встречалась с немузыкантами, он хотел большую семью, а ей хватило бы и одного ребенка. Но секс никогда не был «красной тряпкой». Он даже вспоминал свои по-юношески наивные, идиотские мысли о том, что их потрясающая сексуальная совместимость является доказательством того, что им предназначено быть вместе, потому что именно в этом их настоящая сущность. Все остальное всего лишь детали.
Сэму и Клементине не было нужды разговаривать о сексе, и это было таким облегчением после Даниэлы, его предыдущей возлюбленной, на которой он едва не женился и которая любила обсуждать и анализировать их сексуальную жизнь, завершая каждый эпизод немедленным опросом: над чем надо вместе поработать для достижения в следующий раз лучших результатов? Она была консультантом по бизнесу. Таких слов она не говорила, но смысл для него заключался в этом. Даниэла могла без смущения начать разговор за завтраком замечанием типа: «Когда ночью я отсасывала у тебя…», отчего он давился хлопьями и краснел, как мальчик у алтаря. «Так мило!» – хихикала Даниэла.
Ему нравилось, что для них с Клементиной интимная жизнь окутана покровом тайны. Они относились к ней с робким благоговением. Секс был для них красивой тайной.
Но возможно, у Даниэлы в конечном счете было правильное представление. Может быть, все это чертово благоговение им навредило, потому что, когда их секс стал медленно меняться, становясь формальным и поспешным, у них не нашлось слов, чтобы поговорить об этом. Он не мог даже понять, нравится ли еще Клементине секс (и он не хотел услышать ответ «нет»). В голове у него возникла мысль о «спектакле». Все работало как надо, но впервые он задался вопросом: а как он по сравнению с теми бывшими бойфрендами? Что, если их музыкальные способности каким-то образом влияли на сексуальные?
Он понимал, что все это, скорее всего, ерунда. Через это проходят родители всех маленьких детей. Это настолько обычно, что превратилось в клише. Он убеждал себя в том, что наступит ренессанс. Когда девочки будут спокойно спать всю ночь. Когда родители не будут такими усталыми и задерганными. Он надеялся на ренессанс.
И вот на том барбекю им показалось, что Тиффани предлагает им ключ от двери, которую они сами случайно закрыли. Она, как великолепный инспектор манежа в цирке, прокричала: «Вот вам способ снова получить потрясающий секс, ребята!» И все вдруг снова показалось таким простым. Он прочел это по лицу Клементины. А она прочла по его лицу.
А потом небеса сочли уместным наказать их за эгоистичность жесточайшим из мыслимых способов.
Он увидел это вновь: Оливер с Эрикой несут на руках его крошку. Он представлял это по десять раз на дню. По сто раз. Он никогда, никогда не избавится от этого. Он не видит выхода из этого. Нет никакого решения. Он должен что-то изменить. Сделать что-то. Разрушить что-то. Он вспомнил, как вздрогнула Клементина, когда он заговорил о разводе. На какой-то миг она стала похожа на испуганного ребенка. Ему стало не по себе, или, скорее, он осознавал, что ему должно быть плохо, но на самом деле он чувствовал оцепенение и отстраненность, словно эти жестокие вещи говорил его жене кто-то другой.
– Папочка! – позвала Холли. – Ты все съел!
Сэм взглянул на пустое ведерко от попкорна.
– Прости, – прошептал он.
Он не помнил даже, как все съел.
– Это нечестно!
Рассерженное лицо Холли освещалось светом от экрана.
– Ш-ш-ш, – беспомощно произнес он. У него першило в горле. Между зубов застряли крошки кукурузы.
– Но мне почти ничего не досталось! – Холли сорвалась на крик.
Кто-то в ряду за ними сделал неодобрительное замечание.
– Если не будешь тихо себя вести, мы уйдем, – дрожащим голосом прошептал Сэм.
– Жадный папа! – прокричала она, схватила ведерко и швырнула его в проход рядом с собой.
Это было сознательное озорство, которое нельзя проигнорировать.
Черт возьми! Он схватил мокрый зонтик, поднял на руки обмякшую Руби, встал и взял Холли за руку. Что-то больно кольнуло в пояснице.
Холли вопила благим матом, пока он вытаскивал ее из кресла и вел по проходу.
Последствия. Они с Клементиной посмеивались над подобными поучительными словами, но Холли и Руби придется усвоить то, что узнал за все эти годы Сэм: в жизни все имеет свои последствия.
Глава 74
Оливер решил пробежаться под дождем.
Он рисковал получить травму, оступившись на скользкой дорожке, или снова простудиться, но именно сейчас ему необходимо было прояснить мозги. Его жена – обыкновенная воровка, и в результате он никогда не станет отцом.
Он неправильно определил причинную связь, но он был очень расстроен. Рассержен. Потрясен.
Завязав шнурки на кроссовках на двойной узел, он встал, размялся, открыл входную дверь и едва не закрыл ее снова, потому что шел очень сильный дождь, но он был больше не в силах бродить по дому, пока мысли его метались, как пойманные мыши.
Пробежка поможет прояснить ум. Нервная система выделит белок, стимулирующий участки мозга, отвечающие за принятие решений.
Сделав глубокий вдох, он вышел за дверь. Вид и Тиффани, очевидно, развлекаются. На их подъездной аллее и вокруг тупика стояли в ряд автомобили. Чрезвычайно общительные люди.
Выбежав из тупика, Оливер стал размышлять о собственном, значительно меньшем круге общения. Хорошо, если бы он мог поговорить об этом с кем-то, но такого человека не было.
У него не было друга, с которым можно было бы выпить пива. В сущности, он не пил пиво. У него были приятели, которые пьют белковые коктейли в местном кафе здоровой пищи после тридцатикилометрового утреннего заезда на велосипеде, обсуждая при этом график тренировок перед предстоящим марафоном. Ему нравились его друзья, но ему неинтересно было слушать об их личных проблемах, и поэтому он не мог поделиться своими. Он не смог бы наклониться над своим белковым коктейлем со словами: «Моя жена с самого детства крадет у лучшей подруги памятные вещи. Что скажешь? Надо ли мне беспокоиться?»
Как бы то ни было, он ни за что не выдаст Эрику другому человеку.
Лучше подошел бы доверительный разговор с женщиной. Может, будь у него сестра или мать… Формально мать у него есть. Просто не такая мать, как нужно. Воровство Эрики может насмешить ее до слез или вызвать трагическую печаль, в зависимости от того, куда качнется маятник ее настроения.
