Люциус Шепард - По направлению к Глори
Он мне что-то сказал на нечеловеческом языке с хрустом и клацаньем, будто лошадь жевала яблоки. Думаю, что это был вопрос.
Не понимаю, почему я не последовал совету Коула и не начал стрелять сразу же. Наверное, я надеялся на здоровяка, наверное, в глубине души я чувствовал, что он имеет право на жизнь и не мне быть его судьей и палачом. Я подумал, что его вопрос подразумевал желание вести переговоры, означал, что он чего-то хочет от нас. Но я же не знал способа ему ответить.
— Быстро уберитесь отсюда, — сказал я. — И все будет в порядке.
Он опять что-то сказал. Кажется, о том же самом, но более выразительно. В его взгляде была просьба, — по крайней мере, мне так казалось. Когда я посмотрел ему в глаза, я почувствовал, — что-то меня с ним связывает, и то, что скрыто в их глубине, может вовсе и не быть враждебным.
Ближайший к нему дернулся, и он поднял руку, а затем снова произнес те же слова.
Я поднял пистолет и решительно сказал:
— Предупреждаю последний раз! Быстро вышли отсюда!
Здоровяк развел руками, показывая свою полную беспомощность, и, клянусь, мне показалось, что он улыбнулся. Хотя, может быть, он просто хотел меня испугать, показав зубы. Он сказал что-то горбуну и тот как-то странно, по-крабьему двинулся в мою сторону. После чего трое фермеров набросились на здоровяка, и у меня больше не осталось выбора.
Я стрелял без страха и жалости, лишь пистолет слегка вздрагивал в руке. Горбун растянулся на полу посреди прохода, пришлось всадить в него последние четыре пули. Пока я шарил по патронташу, пытаясь перезарядить пистолет, здоровяк свалил на пол Мэри, отшвырнув к стене одного из фермеров и расквасив другому физиономию кулаком размером с пушечное ядро. Он склонился над Мэри, которая громко стонала и пыталась приподняться. Наконец, я перезарядил пистолет и начал стрелять. Три пули оставили вмятины в его голове, но отскочили от кости. Я выстрелил ему в спину. Пуля вошла в тело, но это не произвело эффекта.
— Горло! Целься ему в горло! — крикнул кто-то, когда здоровяк повернулся ко мне; ручейки крови струились по его лицу и окрашивали в розовый цвет обнажившиеся в гримасе зубы.
Я сделал так, как мне велели, и здоровяк осел на колени, схватившись за горло, темная кровь фонтаном забила между пальцами. Он все пытался говорить, не сводя с меня еще живых глаз, но захлебнулся кровью, рухнул вперед, подогнув сведенную судорогой ногу и затих. Пороховой дым повис в воздухе, колеса громко и безжалостно выстукивали ритм. Голова болела, болело сердце. Борясь с тошнотой, я стал искать глазами третьего беженца. Мэри села, изумленно уставясь на тела в лужах крови. Остальные фермеры сгрудились сзади. Третьего беженца не было видно.
Затем послышался голос, тот же, который советовал целиться в горло.
— Не стреляй, — сказал он. — Я не причиню никому вреда.
— Встань, — сказал я, целясь в сиденье где-то почти в конце вагона, откуда, как мне показалось, доносился голос.
— Клянусь, я никому не причиню вреда. Разве я не помог вам? Разве это не доказывает, что я на вашей стороне?
Пожилая женщина в капоре, забрызганном кровью, подняла руку и указала назад, за сиденье, в которое я целился.
— Он здесь! — сказала она дрожащим голосом. — Здесь… здесь он!
— Господи! Как Вы не понимаете? — скороговоркой произнес человек. — Я с вами. Те, другие, они… сумасшедшие; этот ад теперь их дом. Им нужно было забраться в вагон, чтобы расправиться с вами. Но я, я почти не изменился. Я не собирался делать ничего плохого; с остальными пошел, чтобы попасть в поезд, я хотел их перехитрить. Пожалуйста! Я просто хочу жить!
Пока он болтал, вид мертвых тел, запах пороха, крови в дымном желтом воздухе постепенно проникали в мое сознание. Поразительно, с какой легкостью я обращался с оружием и убивал. А это совсем не в моем характере. Мне подумалось, что если сейчас посмотреть в зеркало, на меня оттуда глянут черные глаза Коула со зрачками в форме пентаграммы. Мне захотелось снова вернуться в свою старую трусливую шкуру.
— Встань, — повторил я. — Руки повыше и без глупостей. Я не буду стрелять.
Секунду спустя он подчинился. Это оказалось маленькое тщедушное создание, которому недоставало нескольких дюймов до пяти футов, с лохматой шапкой седеющих черных волос и помятым лицом цвета несвежей салфетки, морщинистым, как косточка от персика. Сперва я подумал, что он старик, но потом понял, что ошибся — у него были руки молодого человека, упругая гладкая шея. И то, что я принял за морщины, оказалось на самом деле толстыми венами, темневшими на фоне кожи. Мне подумалось, что в таком виде среди людей ему делать нечего.
— Не доверяй ему, — сказал фермер, и Мэри добавила:
— Никогда не знаешь, чего от них ждать. Самые невинные на вид могут оказаться самыми опасными.
Я не доверял ему — он подставил своих компаньонов, с отчаяния или по другой причине, и пусть даже они чудовищны, предательство есть предательство.
И кроме того, я не был убежден, что верю его болтовне насчет враждебных намерений верзилы.
— Как тебя зовут? — спросил я.
— Господи, — давно уже никто не спрашивал моего имени, — ответил он сдавленным голосом. Я жил с этими скотами, притворяясь одним из них… — Помолчав, он собрался с силами и продолжил. — Меня зовут Джимми Крисп. Я держал ранчо в Глори, пока этот подонок, который украл мою землю, не связал меня и, засунув в машину, не отправил катиться в Полосу. Это было шесть лет назад… Шесть проклятых лет.
Двое фермеров убеждали меня убить его, но я велел им заткнуться. И тут у Мэри отвалилась челюсть, она попятилась, уставясь на что-то позади меня. Другие смотрели туда же, и я, обернувшись, успел заметить, как какое-то тощее существо шмыгнуло через проход и исчезло за сиденьем. Выстрелив в сиденье, я услышал крик, резкий, подобный птичьему, но гораздо пронзительней. И я понял, что стрелял в Трейси — в голосе слышались та же боль и разочарование, которые я чувствовал в ней с момента нашего знакомства. Я выстрелил туда еще раз, не желая видеть происшедших с ней изменений.
Новый крик пронзил меня насквозь, и тут кто-то схватил меня за руку, не дав выстрелить в третий раз. Джимми Крисп. Пассажиры кричали, чтобы я стрелял, но Крисп, чье лицо вблизи более походило на усохшее подгнившее яблоко, сказал:
— Она не причинит вам вреда. Теперь это зверек, из тех, что живут в лесах и никогда не выходят к людям. Они мирные и хотят только, чтобы их оставили в покое.
Казалось странным, что он позабыл про опасность, которой подвергался сам, и принялся защищать ее. Я подумал, что он старается понравиться нам.
