Станислав Соловьев - Somnambulo
7
— Ты утверждаешь, что наши сновидения исключительно плод чужой фантазии? — Мартин недоверчиво посмотрел на Хуана. — Получается, мои сны это лишь энная проекция неизвестных мне онейроструктур?..
— Не совсем верно, — Хуан спокойно смотрел ему в глаза, он курил и стряхивал пепел в открытое окно, — Исходные онейроструктуры, будем называть их так, неизвестны всем сновидимым — не только нам. Для того чтобы каким–то образом постичь эти исходные онейроструктуры, надо перейти из состояния сновидимых в состояние сновидцев, то есть стать конструкторами первичных сновидений…
— Ты сам себе противоречишь, — Мартин разочарованно улыбнулся, и сел на стул. — Если ты признаешь существование единственных первичных сновидений, а наш мир комбинацией вторичных и третичных сновидений, то мы просто не в состоянии определять существуют ли явления, которые ты называешь первичными сновидениями.
— То есть?
— Из твоих построений следует, что мы это некий продукт проекции Исходных Онейроструктур. То же самое, кстати, утверждают наши доморощенные теологи. Они это называют Божественным Сновидцем.
— Ну и…
— А то, что, будучи продуктами такой проекции, мы можем мыслить только то, что проецируемо исходными структурами. А в этом случае мы не можем утверждать с уверенностью, что есть эти самые Исходные Структуры. Мы не обладаем объективной информацией, раз являемся конструктами чьего–то Единственного Субъективного. Мы ведь снимся Кому–то.
— Хорошо, — с легкостью согласился Хуан. Он выбросил окурок в окно и подошел к столу, — Тогда мы заходим в тупик. Так как даже наше утверждение «мы не обладаем никакой объективной информацией» в свою очередь не истинно. Как не истинно то, что я только что тебе сказал. То, что мы снимся Кому–то, снится нам самим.
Мартин засмеялся: Хуан любил выстраивать парадоксы, а потом их со вкусом разрушать. И ты ему невольно помогаешь в этом.
— Тогда что мы тут делаем? — он развел руками.
— Сновидим, будучи сновидимыми.
— Ну, допустим, это тебе скажет любой новичок с первого курса.
— Вот ты, наконец, и понял…
— Что я понял?
— С этого банального утверждения мы начинали. Этой гениальной истиной мы закончим.
— Ты что, смеешься?
Хуан скорчил страшную физиономию и опять задымил сигаретой.
— А что нам остается делать в этом воображаемом мире? Когда я сказал тебе об Исходных Онейроструктурах, я просто попытался показать, насколько бессмысленны все наши рассуждения…
— Ты хочешь сказать, мы понапрасну тратим время в Университете? Тупо протираем штаны?..
— И не только в Университете.
— …
— Вообще, — Хуан лениво замахал рукой в воздухе, — Университет, это так, школа, в которой мы должны научится разочаровываться. Мир состоит из дыр, и он сквозит…
Это были слова из одного известного стихотворения, но Мартин никак не мог вспомнить — чье это стихотворение. А спросить он постеснялся, Хуан засмеет… Он встал, подошел к окну, затянулся и выпустил сизую струйку дыма в ночную черноту двора. Колодец двора вбирал в себя звуки, и потому, наверное, было так тихо. Где–то, напротив, в соседнем общежитии, горело окно, и кто–то там стоял. Видимо, курил — ему тоже не спалось. Мартин силился разглядеть этого человека, почему–то это показалось ему очень важным, но у него не получалось — он плохо видел и окно было далеко. Вино было выпито, сигареты закончились, разговор закончился как–то неловко, и Мартину на секунду показалось, что этот сон будет длиться вечность. Колодец двора, тьма, дым сигареты, тихий смех Хуана…
8
Мартин беспокойно заворочался и, свесив голову, посмотрел вниз. Там была все та же картина: разговоры про цены на спортивную обувь и бензин. Толстяк в гордом одиночестве поедал гору маслянистых пирожков, судя по запаху, — с человечиной, тем не менее, сохраняя серьезный вид. И даже кивая тройным подбородком, когда все соответствовало его пищеварению. Толстяк спешил, давился, икал, закатывая темные глаза, азартно шевелил волосатыми ушами. Старуха дремала, прислонившись растрепанной головой к стенке, раскрыв беззубый рот, на коленях у нее беспомощно лежал ком серой шерсти. Иногда в старушечий рот падали крошки, она машинально сглатывала, набухая острым кадыком. Где–то пронзительно орал младенец: между невнятными младенческими звуками время от времени проскакивали суконные слова из официальных хроник. Словно барахлящее радио начинало монотонно бубнить о непреходящей гармонии Государственных Снов — тонкий детский голос становился глухим, жестким. Лица у пассажиров вытягивались, толстяк застывал с пирожком во рту, а старуха искательно прижимала к высохшей груди костлявые руки. Из другого конца вагона слышались звонкие шлепки по голому месту, толстяк продолжал жевать, старуха замертво падала, и застывала нелепой корягой у окна. Вот опять пошел куда–то пьяный проводник. Он непонимающе смотрел по сторонам налитыми кровью глазами. Мучительно вспоминал, где оставил свой фирменный пиджак, не узнавал вагона, хватал пассажиров за волосы, плевал им в уши, переспрашивал заплетающимся языком. Его пихали ногами, ему говорили обидные слова, он шатался из стороны в сторону, повисал на полках как чудовищная обезьяна. Он чуть было не свалился на дремавшую старушку, и Мартин уже предчувствовал гневные возгласы. Но тут вагон накренило в другую сторону, и проводника благополучно понесло по дуге, мимо жующих и играющих в карты…
Внизу зашелестело бумагой, — это сосед снизу развернул газету и принялся внимательно ее изучать, поднявши брови и прищуривши левый глаз. Мартин посмотрел — это был вчерашний выпуск Сновидческого Вестника. На первой полосе сам Император поздравляет ее с пятилетним юбилеем и присуждает почетный знак за «объективное и всестороннее освещение жизни нашей любимой ОНЕЙРОКРАТИИ». На второй странице — имперский министр народного потребления Сэмбар Энларэна посещает закрома родины, пересчитывает Государственные Сновидения и находит их удовлетворительными. На третьей странице жирным шрифтом кричит «Слава нашему народу — народу–победителю!» Это заметка — о предстоящем юбилее в честь окончания прошлой Онейромахии. Как всегда туманные, но бравурные воспоминания ветеранов Войны и Сна. Чьи–то губы произносили вслух, сглатывая слова:
