Р. Лафферти - Шесть пальцев времени
— Недавно начал подозревать, что их гораздо больше, — ответил Чарльз Винсент.
— И вы понимаете, что единственный шаг не может привести к успеху?
— Я понимаю, что жизнь, которую я веду, является прямым нарушением всех известных законов о сохранении массы, импульса и ускорения, так же как законов о сохранении энергии, о возможностях человека, о внутренней компенсации, о золотом сечении, о производительности человеческих органов. Я знаю, что не могу повысить количество своей энергии или работоспособность в 60 раз без соответствующего увеличения потребления пищи, и все же это происходит. Я знаю, что не могу жить, уделяя сну лишь восемь минут в сутки, но я делаю это. Я понимаю, что не могу усвоить на приемлемом уровне опыт четырех тысяч лет за один жизненный срок, однако не вижу, что могло бы помешать этому. А вы говорите, я уничтожу себя.
— Те, кто ограничивается первым шагом, тем самым губят себя.
— И как делается второй шаг?
— В надлежащий момент вам будет предложен выбор.
— Интуиция подсказывает мне, что я им не воспользуюсь.
— Судя по текущим показаниям, вы откажетесь. Вы слишком привередливы.
— От вас исходит запах, древний человек без лица. Теперь я знаю, какой. Это запах ямы.
— Вам понадобилось столько времени, чтобы понять это?
— Ил из ямы. Тот же материал, из какого сделаны глиняные таблички древней страны между реками. Мне снилась шестипалая рука, тянущаяся вверх из ямы и отбрасывающая тень на всех нас. Я прочитал: «Люди начали считать пятерками и десятками, отталкиваясь от количества пальцев на руках. Однако задолго до этого — в силу некоей причины — люди считали шестерками и дюжинами». Но время не пощадило глиняные таблички, оставив значительные пропуски.
— Да, время в одном из своих проявлений искусно и целеустремленно оставило эти пропуски.
— Я не могу найти имя, которое в одном из этих пропусков. Вы можете?
— Я часть имени, которое входит в один из этих пропусков.
— И вы — человек без лица. Но зачем вы бросаете тень на людей и контролируете их? С какой целью?
— Пройдет немало времени, прежде чем вы узнаете ответы на свою вопросы.
— Когда я встану перед выбором, я тщательно взвешу все „за“ и „против“.
* * *
С этого момента в жизни Чарльза Винсента поселился страх. Теперь он редко позволял себе шалости.
Если не учитывать Дженифер Парки.
Тот факт, что его притягивало к ней, выглядел необычно. Он едва знал ее по жизни в обычном мире, и она была старше его минимум лет на пятнадцать. Но сейчас она нравилась ему за ее женские достоинства, и все его шалости с ней были пропитаны нежностью.
Эта старая дева не пугалась и не бросалась запирать двери, она не беспокоилась по поводу таких вещей и раньше. Он мог идти за ней и гладить ее волосы, а она громко спрашивала с возбуждением в голосе:
— Кто ты? Почему не позволишь мне увидеть тебя? Ты ведь друг, правда? Ты человек или что-то иное? Если ты можешь ласкать меня, почему не можешь поговорить со мной? Пожалуйста, покажись. Обещаю, что не причиню тебе вреда.
Как будто не могла даже представить себе, что вред мог быть причинен ей самой. И снова, когда он обнимал ее или целовал в макушку, она восклицала:
— По-видимому, ты маленький мальчик или почти маленький мальчик, вне зависимости от того, какой ты на самом деле. Ты молодец, что не роняешь мои вещи, когда передвигаешься по комнате. Иди сюда, я хочу обнять тебя.
Только очень хорошие люди не боятся неизвестного.
Когда Винсент столкнулся с Дженифер в обычном мире, куда он теперь находил повод наведываться как можно чаще, она взглянула на него оценивающе, как будто догадалась, что их что-то связывает.
Однажды она обратилась к нему:
— Я знаю, что невежливо с моей стороны говорить об этом, но выглядите вы совсем плохо. Вы ходили к врачу?
— Несколько раз. Но, по-моему, это мой доктор должен сходить к врачу. У него вечная привычка делать необычные замечания, а теперь он еще и стал несколько неуравновешен.
— Будь я вашим доктором, думаю, я бы тоже потеряла спокойствие. Все же нужно найти причину вашего недомогания. Выглядите вы ужасно.
Не так уж и ужасно. Да, он облысел, это верно, однако многие мужчины теряют волосы после тридцати, хотя, возможно, и не так стремительно. Он решил, что это происходит из-за сильного сопротивления воздуха. В конце концов, находясь в ускоренном состоянии, он носился со скоростью около 300 миль в час. Достаточно, чтобы сдуть волосы с головы. И не по этой ли причине у него испортился цвет лица и появилась усталость в глазах? Но он понимал, что это чепуха. Он ощущал давление воздуха в ускоренном состоянии не более, чем в нормальном.
Наконец пришел вызов. Он решил не отвечать. Он не хотел оказаться перед необходимостью делать выбор; он не желал стать одним из них. Но у него не было намерения отказываться от величайшего превосходства, которое он получил над природой.
— У меня будет и то, и другое, — сказал он. — Я уже противоречие и невозможность. Пословица — всего лишь ранняя формулировка закона внутренней компенсации: «Нельзя взять из корзины больше, чем в ней лежит». В течение длительного времени я нарушал законы и балансы. «Сколько веревочку не вить, а концу быть», «Кто танцует, тому и платить скрипачу», «Все, что поднимается, опускается». Но являются ли пословицы действительно универсальными законами? Несомненно. Смысл пословицы имеет силу универсального закона; это всего лишь иная формулировка. Но я противоречил универсальным законам. Остается посмотреть, нарушал ли я их безнаказанно. «Любое действие рождает противодействие». Если я откажусь иметь дело с ними, я спровоцирую ответную реакцию. Человек без лица сказал, что это всегда гонка между абсолютным знанием и уничтожением. Отлично, я участвую в ней.
* * *
Они начали преследовать его. Он знал, что они находились в ином состоянии, настолько же ускоренном относительно него, насколько он был ускорен относительно обычного мира. Для них он был почти неподвижной статуей, мало отличающейся от мертвеца. Для него они были невидимы и неслышимы. Они преследовали его и устраивали мелкие пакости. Но он по-прежнему не отвечал на вызов.
В конце концов, им пришлось прийти к нему, и они материализовались в его комнате, люди без лиц.
— Выбор, — сказали они. — Вы заставляете нас проявлять бестактность, чтобы озвучить его.
— Я не стану одним из вас. От вас смердит ямой, этой древней грязью, из которой слеплены клинописные таблички страны между реками, — запах народа, который существовал до появления людей.
