Томаш Колодзейчак - Когда прольется кровь
Юноша раскрыл рот, сжал веки. Его зубы стиснули жилистое мясо, прикусив лист, язык слизал кровь с губ.
Разбудил его далекий крик:
- Господин! Господин!
Лист успел встать и отворить дверь, прежде чем кричавший вбежал во двор.
- Господин! - Мужчина тяжело дышал, утомленный долгим бегом. Салота уважали в округе не только за его ловкие пальцы, но еще и за то, что он лучше других умел разговаривать с Дороном.
- В чем дело?
- Господин... Сегодня прибежал малыш Конта, он ночевал у бабки в Даборе, но старуха послала его чуть свет, потому что вроде бы как в городе творятся страшные вещи, - выпалил на одном дыхании Салот.
- Что случилось?
- Господин, была, кажется, страшная бойня. Вечером гвардейцы вошли в город, сам знаешь, господин, какие они, что мужики, что бабы. А уж ихнюю бабу ни в какую от мужика не отличишь. Ну вот. Вдесятером вроде как вошли они в трактир и принялись там хватать и щупать девок трактирных. Ну а те, как всякие служебные девки, маненько испужались, но почали им услужать. Ну, это еще ничего страшного, потому как они ж к тому приставлены, привычные и за это им харч дают. Но тут оказалось, что гвардейцы-то одни бабы, гвардейки, значит, и эти-то бабы к служебным девкам и добираются.
Дорон слабо улыбнулся, но Салот этого не заметил.
- Ну и тут уж пошло через край, господин. И началась драка. Страшная, потому как за девок ихние парни встали. Ну, все выперлись на улицу, а там к ним присоединились другие. Два гвардейца, кажись, раненых, а наших трое убитых. Ох, не будет примирения, не будет мира. А городовые всю эту толпищу разогнали, нескольких, что помоложе, схватили и поволокли в крепость. Бан их еще не осудил, но людишки болтают, что суд, мол, будет строгий, чтобы никто супротив Шершней не смел пальцем шевельнуть. Как думаешь, господин, дарует он им жизнь иль нет?
Дорон поудобнее устроился на скамейке.
- Думаю, Салот, все от людей зависит. Будет покой - отпустит бан молодых. Начнутся беспорядки - пойдут на эшафот.
- Эшафот! - ахнул слуга. - Эшафот... Первая кровь уж пролилася.
Собаки не обращали внимания на царящий на рынке балаган - здесь была их территория и они давно уже привыкли ко всему. Сейчас, пользуясь солнечным днем, отогревались - ленивые и медлительные. Люди обходили их стороной, не мешая дреме. Собака - слуга и друг человека - заслуживала уважения.
Магвер шел по улице, не глядя по сторонам. Солнце светило прямо в лицо, но он даже не щурился.
Следом за ним, в десяти, может, пятнадцати шагах следовали трое мужчин. Они должны были ему помочь.
Острого не было. Утром, когда Магвер сорвал с пальца липовый луб, Шепчущий попрощался и ушел. Он и без того посвятил Магверу много времени.
Подошли к площади. Магвер приостановился на мгновение, шедшие сзади мужчины замедлили шаг. Он осмотрелся. Его взгляд остановился на собаках.
Солнце припекало кожу.
Одна из собак, огромная черная дворняга, открыла глаза и подняла голову. Вытянула к Магверу шею, на мгновение застыла.
Мужчины двинулись дальше.
Собака улеглась. Однако глаз не закрыла.
Около колодца сидели несколько городовых. Именно сюда, как велел обычай, являлись те, кто получил знак от бана. Здесь они показывали бумагу, снабженную печатью воеводы и Рябинины Вызова. Потом городовые препровождали узников в Горчем.
Магвер миновал колодец, остановился только около растущих на площади тополей. Присел в тени, опершись о холодный ствол.
Спутники Магвера разделились. Один присел рядом с ним, второй встал около ларька, третий двинулся к колодцу. Как и было условлено заранее.
- По-о-олдень!
- По-о-олдень!
Крик глашатаев вознесся над гулом толпы, одновременно со стороны Горчема послышался монотонный протяжный стон рогов. Бан начинал обход валов.
Этот звук обеспокоил собак, они вскочили, оглядываясь и принюхиваясь. Одна залаяла, но все тут же снова улеглись на нагретом песке.
Только черная дворняга продолжала стоять, глядя на Магвера.
Магвер тоже глядел на собаку, потом сунул руку в перевешенную через плечо сумку, вынул маленький, покрашенный черным камушек. Положил под язык.
В тот же момент у начала противоположной улицы появился Родам.
Он шел медленно, неуверенно, шагом пьяного человека.
Собака резко тряхнула головой.
Родам выпил много, пожалуй, гораздо больше вчерашнего. Однако шел ровно, всем телом стремясь сохранять равновесие.
Магвер продолжал сидеть неподвижно. Прищурил глаза, потом совсем закрыл их, крепко сжал колени руками.
Родам шел прямо на колодец.
Собака сделала несколько шагов, остановилась, завертелась, ловя собственный хвост.
Магвер пошевелил губами, прошептал несколько слов.
Родам остановился, оглядел площадь, снова пошел, однако не к колодцу, а к сидящим под деревьями гонцам. Они подскочили к нему тут же, но когда он произнес несколько слов, большинство вернулось к деревьям. Остался только один. Он смотрел на Родама внимательно, чуть улыбаясь. По телу Родама пробежала легкая дрожь, он принялся размахивать руками, вертеть головой, переминаться с ноги на ногу.
Камень под языком у Магвера разогревался. Магвер чувствовал тепло и знал, что скоро оно станет палить огнем.
Собака заскулила. Тихо. Жалобно.
Родам остановился, положил руку на плечо гонца, второй как бы указывал какое-то направление. Потом залез в карман блузы, вынул горсть платежных бусинок и подал пареньку. Мальчик вытаращил глаза, недоверчиво глядя на столь большую сумму. Письмо вместе с бусинками он засунул в висящий на шее мешочек. Родам повернулся и снова направился к колодцу.
Шероховатая твердость камня жгла Магверу язык.
Собака снова заскулила, скулеж постепенно переходил в ворчание.
Побелевшие пальцы Магвера сильнее сжали колени.
Глаза у него были закрыты. Веки стиснуты до боли.
Он видел. Изображение было неполным, туманным, покрытым плесенью и пылью, бесцветным и плоским.
Он слышал. Мерный гул, размеренное дыхание человеческой толпы, приглушенное, пригашенное.
Он принюхивался. Этот новый мир открылся ему, как ландшафт, заполненный знаками и указаниями, которые человеческий разум не в состоянии охватить. Запахи клубились, указывали пути.
Магвер воспринимал ощущения собаки - страх и удивление, беспокойство и ярость. Он соприкасался с иным разумом, примитивным, но все же непонятным, вытолкнутым из своего обиталища, напуганным угасанием привычных ему органов чувств.
Магвер ощущал, как это существо борется, рвется, слабея с каждым мгновением.
Зато все полнее становился видимый мир - человеческий разум привыкал к нечеловеческому видению и звуку, учился понимать запах, извлекал из тайников памяти желания и инстинкты предвечных предков. Все полнее овладевал чуждым телом: конечностями, предназначенными не для того, чтобы держать оружие, искусственно созданное, и основным своим оружием - пастью, ощерившейся сверкающими клыками.
