Вера Космолинская - Туннелирование
Пока мы не стали совсем другими людьми, едва ли предназначенными для того, что происходит.
— Пока, быть может, не стало поздно, и вы не стали совсем другими людьми, считающими, что вы не предназначены для того, что теперь происходит. Но есть надежда, что все как раз наоборот. Никто лучше вас не может быть к этому подготовлен. Вы совсем другие, не такие, какими выросли бы на Леде, вы видели очень многое и очень разное, несмотря на вашу молодость. И это хорошо, что вы другие. Денебу нужна «свежая кровь», нечто совершенно новое и здоровое. А если мы ошиблись, значит, звездные монархии исчерпали себя, и им пришло время кануть в прошлое. По крайней мере, этому королевству, этой династии. Если выйдет именно так, значит, так тому и быть.
— Получается, мы воюем со временем? — спросил я.
Мама улыбнулась. Жемчуг, которым было расшито ее платье, казался белее снега, и точно так же искрился. Нонсенс… При всем этом «снеге», она действительно ощущалась очень родной. Да почему бы и нет, если немногие во вселенной, кто мог бы желать нам добра и не мечтать уничтожить — это все-таки наши родители? Бывают, конечно, исключения, но лишь подтверждающие правило. Прямой опасности от нее не исходило. Она явно не желала нам «навредить», неважно, во что все это могло вылиться.
— Очень похоже на то, — ответила она слишком ровным голосом. Мягким, приятным, очень далеким от оптимизма.
Кажется, у нас оставались все шансы стать «королями зимы», как и было обещано давным-давно кое-какими покойными друидами.
И пусть можно сказать, что со временем мы воюем каждое мгновение, продираясь в будущее сквозь настоящее…
Все мы знаем, что тут есть кое-какие тонкости.
* * *Ощущение огромного непреодолимого пространства. В котором безнадежно тонут слова, чувства, звуки, само время. Оно не остановилось. И не растворилось бесследно. Но всепоглощающий океан унес песчинки с яркого побережья в темные зыби. Окружил плотностью, тяжестью и глухотой. Цвета изумруда и ультрамарина.
На Земле созвездие, в котором самой яркой звездой сияет Денеб, звалось Лебедем. Столичную планету королевства зовут Ледой, но гербом Денеба был золотой дракон, не имеющий к Лебедю никакого отношения, кроме разве того, что мифический персонаж, являвшийся Леде в образе лебедя, притворялся, бывало, и быком, и орлом, и золотым дождем, а громы и молнии, которыми он повелевал, вполне сошли бы за драконов. И самыми традиционными тут считались два цвета — белый или серебряный, что значило в геральдике одно и то же, и золотой. Белый все же был данью лебедю, тогда как дракон, родившийся из символа молнии, был знаком самих Аллетов, одного из домов, правивших некогда на Лунах Юпитера. А точнее, все того же Доннера Аллета — стремительного и непредсказуемого. По крайней мере, в преданиях. Хотя в реальности он был не хуже, только менее шаблонным. Предания ведь все упрощают. А некоторые еще стремятся все перевернуть и пересмотреть. Я догадывался, что однажды матери захочется узнать побольше о нем. Хотя она прекрасно понимала, как мало может быть общего между легендой и реальностью. Вернее, именно потому, что она это понимала.
До того как мы прибыли на Леду, вскоре после разговора о войне со временем, меня снова позвали к ней. Теперь местом встречи была ее личная каюта, элегантная, и также вся в коврах, создающих эффект… мягких стен в маленькой закрытой комнате. Наверное, все мы на «Янусе» давно стали сумасшедшими, и целый мир — обычный мир, для нас лишь психиатрическая клиника, где мы чувствуем себя взаперти. Нам вечно будет чего-то не хватать, но едва ли хоть когда-нибудь исчезнет повод поговорить об этом.
— Я даже не знаю, как начать, — улыбнулась она, после того как мы поприветствовали друг друга, оставаясь на какой-то неловкой дистанции, — но наверное, я хотела бы узнать о том, что у нас есть общего, о чем ты знаешь гораздо больше меня. Расскажи мне, каким он был?..
И я принялся рассказывать, сперва испытывая некоторую неловкость — это ведь довольно странно — ощущать себя в каком-то смысле предком собственной матери. Потом увлекшись и забыв о неловкости, почти позволив себе считать именно так: что я не только был в прошлом в сознании Доннера, что я был им самим. Или он мной, как если бы я был одержим его духом — его мыслями, чувствами, памятью. Ему было бы странно все это увидеть — во что превратится его род через несколько столетий. Тогда и речи не шло ни о каком Денебском королевстве — практически империи. Только Юпитер, его спутники, искусственные базы, станции. Но чтобы целые звездные системы… В какой-то момент я обнаружил, что мы громко смеемся, оживившись, будто действительно знаем друг друга сто лет, и пока мы уже совершенно непринужденно болтаем, пролетело одним мигом несколько часов. Я немного протрезвел и опомнился, только когда на стене замигала небольшая янтарная лампочка.
Мама посмотрела на нее с досадой и вздохнула, а потом снова перевела взгляд на меня.
И я с тревогой отметил, что этот взгляд — усталый. Впрочем, усталым он был, когда она смотрела на лампочку, а не на меня. А когда отвела его от этого напоминания о долге, в нем снова вспыхнуло что-то теплое и азартное.
— Спасибо, Эрвин. Это было изумительно. Я хотела бы услышать еще многое. И то, что уже рассказано тоже, еще раз! Мне хотелось бы знать подробности — все кажется таким живым! Поразительно. Но ведь прошли столетия.
— В каком-то смысле, — улыбнулся я, делясь одним из главных секретов «Януса» — не скрываемых, но лишь там ощущаемых в полной мере, — все времена существуют «одновременно».
— Это хорошо, — улыбнулась она в ответ. — Значит, в каком-то смысле мы всегда живы.
И всегда нет. Но раз не бывает иначе — какой смысл видеть плохие стороны? Надежда на равновесие и приход дня после темной ночи?
— Мы прибываем! — сказала королева. — Нас ждет торжественная встреча.
* * *Ощущение вакуума пропало. Мир наполнился яркими цветами, фактурой, громкими звуками, материей, плотностью, шероховатостью, грубостью, резким запахом нагретого металла и праха, сгоревшего и развеянного.
Не реальность по умолчанию, не нулевая точка, а просто еще один новый неизведанный мир, один из многих, неповторимый, уникальный, не данность, не обычное положение вещей — нечто дышащее, податливое, ускользающее. Мимолетное и прекрасное своей эфемерностью и преходящестью, необязательностью существования.
В шлюзы корабля ворвался ветер, приправленный странными специфическими благоуханиями иного мира и масляно-металлической гарью. Мы вышли за границы судна на некое подобие стеклянной галереи — высоко над поверхностью планеты, над которой зависли как горящее разноцветными огнями облачко в небе. И пока мы шли по этой стеклянной галерее, нас сопровождал негромкий, но отчетливый хрустальный звон, угрожающий, бодрящий и зачаровывающий. Под нами змеились полыхающие драконы и распускались мерцающие лилии, а по сторонам опадали, как лепестки роз, огоньки обычных фейерверков, оставляющие сизые следы крошечных комет, сплетающиеся в призрачную, колеблющуюся в воздухе, медленно развеивающуюся паутину.
