Владимир Булат - Медный век
- Могу ли я поговорить с вами, братья, о Книге Жизни и Откровения?
Анатолий плюнул, поскользнувшись в луже от неожиданности, а Игорь прибавил:
- Вы, милейший, выбрали удивительно подходящий момент!
Потом уже в натопленном холле гостиницы, растянувшись в кресле перед камином, Анатолий пожал плечами:
- Как говорила моя одноклассница: дураков и дождь не мочит... Что там у нас с населением по религиозной части?
- Да, этих стало много. Еще очень много армян-григориан.
- Что все армяне к нам после распада Союза переселились, это я знаю.
- Так,- Игорь попытался как дорожную карту вспомнить таблицу вероисповеданий, которую сам же составлял месяц назад.- Православных - всего 37 процентов, мусульмане - 14, старообрядцев - почти шесть, кришнаиты, буддисты, венеды, евреев тысяч сорок. И кстати, коммунисты хотят подать заявку, чтобы их признали конфессией.
- Но подожди,.. как же они тогда будут участвовать в выборах!?
- Не знаю. Как-то об этом и не подумал...
- Где-то я об этом уже читал... А, вспомнил! Перед самым отъездом урывками прочёл роман одного нашего питерского фантаста... Как же его?.. Напрочь забыл,.. это надо же, не могу вспомнить... Ну, в общем, там о таких летающих... как у Свифта - читал? - в Лапуту этот летающий на магнитах остров.
Игорь закивал, растирая затёкшие конечности.
- Вот... И там у него революции не было - до сих пор Царь-Батюшка, и коммунисты - это конфессия. Так что этого следовало ожидать. И ты к ним запишешься?
- Нет, я сторонник развитого феодализма, а коммунизм - так уж исторически сложилось - на сегодняшний момент самая "феодальная" идеология.
- Как же того автора зовут?.. Не читал?
- Я вообще последнее время фантастику не читал. Больше исторические романы.
- И всё-таки, почему ты за них голосуешь? Что у тебя-то общего с нечаевыми и лениными?
- Могу ответить вопросом на вопрос: пошёл бы ты с Христом к этой мрази, которая вокруг него увивалась?.. Нечем крыть?.. Да, я - сталинист. Потому что я смотрю правде в глаза: войну мы выиграли именно благодаря ему, его твёрдому режиму. А отличие сталинистов от антисталинистов не более, чем отличие людей по французской пословице знающих, что нельзя приготовить яичницу не разбивши яиц, от тех, кто полагает, что вполне можно: сами собой из будяков выросли бы оружейные заводы, взвились аэростаты и т.д.
Анатолий промолчал. Тут официант подкатил на столике "уважаемым гостям" ужин из яичницы, ветчины и прошлогодних сморщенных яблок "с бочком". Игорь продолжал:
- Моя мама - филолог (она уже умерла, в сорок семь лет) как-то раз заметила, что во всех романах Достоевского есть один комичный момент: появляется какой-нибудь плебеистый проходимец, ничтожнейший человек, и тут же вокруг него всё начинает вертеться: графы, князья, генералы! Я вообще не театрал, но водил жену на новую постановку "Идиота", с Евгением Мироновым в главной роли - москвичи приезжали. Нет, как мне везло в жизни! Я никогда не сталкивался с героями Достоевского.
- Согласен. Толстовские герои как-то надёжнее. Толстой же писатель-артиллерист, как он славно войну описывает! Стаднюк и Шолохов тоже хороши, но не так!
- Огорчу тебя. Толстой был пацифистом.
- Как? И он в этой дерьмовой компании? Совсем рехнулись! Я раза два командовал патрулём по отлову призывников: вёл с ними разъяснительную работу. Один раз идём в районе Загородного. За полночь. Видим - большая драка: человек десять - две местные банды. Мы их повязали. Я говорю: я найду вашим талантам применение, всех мобилизуем - и в Чечню - оружия вам не доверят, но снимать растяжки будете. Снимать растяжки - лучшее средство от рака и старости! - Анатолий загоготал своему афоризму и подлил в бокалы отличного "Кинзмараули" - специально вёз с собой большую бутылку.
Если никакой формальной границы между Россией и Белоруссией нет после того как ещё Ельцин вместе с Лукашенко спилили (в самом прямом смысле - пилой) пограничный столб в 97 году, то на украинской границе формальности ради записывают паспортные данные, цель поездки и проверяют документы на хранение оружия. За белорусскими болотами и чащами показались украинские пасеки и пирамидальные тополя. Анатолий был ни бэ, ни мэ по-украински, а посему Игорь взял на себя обязанности переводчика. И всё потому, что с некоторых пор иные особо национальные чиновники, прекрасно зная язык Пушкина, предпочитают разговаривать с командировочными на языке Шевченко, а то и Ивана Франко, при этом языка часто не знают, и это мучение продолжается порою по полчаса. Игорь не бывал на Украине десять лет и всюду подмечал какую-то опустошённость, заторможенность, безразличие к происходящему. Казалось, вся страна выпала из хода истории и оказалась во вневременном пространстве, где один день до неотличимости похож на другой, и лишь разные листки календаря их хоть как-то отличают. Деревня, как всегда и везде, пострадала меньше, но города вымирали: большие оружейные заводы, построенные полвека назад и работавшие на заказ из Москвы, закрылись, Россия больше не покупала уголь для отопления, заменив его более близкими к потребителю дровами, украинский сахар никому не был нужен, а в довершение всех бед черноморские порты оказались на отшибе от основных торговых путей. Женщины были, как нигде, дёшевы, но наши попутчики опасались подцепить сифилис и решили подождать до Киева, где недавно появился в продаже какой-то новый медицинский лакмус. Как не печалили эти виды сердце нашего героя, но всё было нипочём в сравнении с чувством Родины, рождавшимся при виде каждого яблоневого сада, каждого пшеничного поля, каждого колодца по пути. В жаркий день истомлённому ездоку так хочется соскочить с подножки экипажа, растянуться привольно на траве в тени плакучей ивы и лежать, поглядывая на далёкую речку, где в камышах кричит очеретянка. Вот так же здесь проезжал шестилетний Игорь Сергеев с мамой в неправдоподобно далёком 1980 году, когда по улицам ходили пионерские отряды в белых рубашках с золотыми пуговицами, преступности не было, в газетах писали: "В то время, как на 30 миллионов американцев приходится двадцать миллионов лошадей, советское социалистическое хозяйство...", а музыкальные шкатулки были дефицитом. В Чернигове накануне их приезда начисто сгорела станция, огонь перекинулся на соседние дома, и теперь на пепелище рылась худая кошка. Уцелевший начальник станции самолично отвёл их в палаточный городок, но палатку пришлось делить с еще одним странником. Этот высокий и нервный блондин сразу же показался Анатолию его троюродным братом из Пензы, но это оказался немецкий коммивояжер Антон Дрекслер, следующий по делам в Нижний Новгород. Он неплохо владел русским и был уроженцем Магдебурга. Анатолий, который как-то раз проездом был в Магдебурге, стал ему рассказывать о достопримечательностях его же родного города, и оказалось, что немец во многом с ним не согласен: и готический собор там не XIII, а XVI века, и сам город не на Хафеле, а на Эльбе, но старший лейтенант и не думал сдаваться. В конце концов, немец из вежливости признал свою неправоту, а Анатолий вошёл в раж и пожалел, что не поспорил на сто марок. Ночью немец, уместившийся в своем спальном мешке между ними, ужасающе храпел, нет, просто выл, и им постоянно приходилось его расталкивать. Из всего общения с ним Игорь вынес только то, что Германия с Францией и Бельгией вышли месяц тому назад из НАТО, а стало быть, сообщение "Times" о военных учениях в Арденнах газетная утка. Это многое меняло, но Игорь еще не знал официальной реакции правительства и мог сколь угодно фантазировать о последствиях. Немец объяснял это личной ссорой штатгальтера с английским премьером, который требовал помощи в иракской войне. Чем там всё закончилось, он тоже ещё не знал.
