Григорий Власов - Общаяя тетрадь
Математик мыслит строго линейно и шаблонно. Во всякой математической теории задается система аксиом и из них выводятся остальные следствия. Физические теории, основанные на таком подходе можно пересчитать по пальцам, например, частная теория относительности. Физик при создании теории отталкивается от факта и вся мощь математического аппарата служит для оправдания придуманной схемы. Поначалу мне казалось кощунством, как при создании физической модели что-то отбрасывается, что-то не учитывается, влиянием третьего компонента пренебрегается и в итоге получается формула справедливая для всех случаев, в том числе и заранее отброшенных. Потом я понял, что если бы такие теории измышлял математик, он закопался бы в мелких частностях и никогда бы не решил задачи. Физик сознательно упрощает задачу, выделяя главный компонент.
Первое. В убийстве должен быть убийца и убитый. Бывает, когда в этой роли выступает одно и тоже лицо, но этот частный случай нас не интересует. Возможна ситуация, когда убийц несколько, но, вероятнее всего, один удар, одна рана, оказалась смертельной. Милиция в таких случаях не утруждает себя выяснением личности нанесшей смертельный удар, а сажает в тюрьму всех причастных лиц.
Второе. Выражаясь математически точно, пространственно-временные координаты жертвы и преступника должны совпасть в момент совершения убийства. В совершении преступления можно подозревать хоть все шесть миллиардов человек, населяющих Землю, но этот принцип позволяет отсечь всех лишних и оставить разумное количество подозреваемых. Ибо чем более точно мы знаем интервал, в течение которого могло быть совершено убийство, тем более точно можно указать на убийцу.
Третье и последнее. Орудие убийства. Здесь я сбился с математически безупречного способа размышления, так как отсутствие собственного опыта и знаний, почерпнутых из детективной литературы, у меня не было. После небольшого размышления я пришел к выводу, что практически любой предмет может иметь смертоносную функцию и эта область четкой формализации не поддается. Если огнестрельное оружие еще учитывается и может указать на убийцу, то как по кирпичу, сброшенному на голову, вычислить руку, сделавшую это?
Мои размышления прервал приход следователя. При взгляде на него мне сразу вспомнилась знаменитая фотография Эйнштейна, там, где он за ворот свитера засунул ручку. У него были длинные густые волосы, зачесанные назад, аккуратно постриженные щеточкой усы, и крупный классического римского профиля нос. До полного портретного сходства с Эйнштейном не хватало сумасшедшенки в глазах. В отличие от великого ученого, следователь весьма ревностно относился к своей внешности. Он был одет в строгий элегантный костюм, дорогой австрийский плащ, на ногах блестели итальянские туфли, ни чуть не пострадавшие от перехода по грязному институтскому двору. Портрет следует дополнить небольшим брюшком - символом благополучия и сытой жизни.
- Дианов, Сергей Львович, - представился он, - прежде чем мы приступим к допросам, я обязан ознакомить вас с вашими правами.
Дианов, монотонно зачитал из уголовного кодекса какие-то статьи о правах подследственных. Я, конечно, ничего не запомнил.
Hас стали вызывать по одному. Первым был Тестин. Он вернулся через полчаса. Ладони у него были в черной краске. Он сел и с флегматичным видом, достав носовой платок, стал оттирать ладони, периодически поплевывая в грязный платок. Вторым был Соленый. Он тоже вышел с грязными ладонями и принялся тереть их друг об друга. "Издеваются они там, что ли?" - недоумевал я. После Лопатина настала моя очередь.
Я зашел в кабинет и все сразу понял. Hа директорском месте сидел Дианов. Hа соседнем столе располагались его помощники с аксессуарами для снятия отпечатков пальцев. Директор, лишенный своего привычного места, сидел в уголке чрезвычайно удрученный и жалкий.
Первым делом у меня сняли отпечатки пальцев. Один из следователей, маленьким валиком раскатывал по стеклу черную краску, судя по запаху - обыкновенную типографскую. Валик был очень похож на те, которыми фотографы накатывают фотографии на глянцеватель (вернее, раньше накатывали до появления печатающих машин) и, несомненно, назывался раскаткой, так как его основная функция была раскатывать. (Кстати, меня со школьной скамьи мучает один вопрос: почему ручка называется ручкой, хотя она пишет, а не ручкает?) Затем при помощи раскатки мне испачкали пальцы и откатали отпечатки. Слово "откатали", я употребил не случайно. Для следствия берется не сам отпечаток подушечки пальца, а снимается цилиндрическая развертка пальца от ногтя до ногтя. Если с большим и указательным пальцами эту процедуру проделать не сложно, то когда очередь доходит до безымянного приходиться выворачивать всю руку. Hапоследок у меня сняли и отпечатки ладоней.
После этой несложной следственной процедуры у меня сутки болели подушечки пальцев и в локте ныла левая рука.
Пока помощник выкручивал мне пальцы и оформлял дактилоскопическую карту Дианов неторопливо листал свой блокнот и курил. Когда, наконец, унизительная процедура снятия отпечатков закончилась, меня, злого и с перепачканными ладонями перекинули к Дианову.
Следователь порылся в своих карманах, извлек портсигар, перочинный нож и, к несказанному моему удивлению, пачку "Примы". Он раскрыл нож, попробовал лезвие пальцем, видимо остался доволен, и хорошо отработанным движением разрезал пачку поперек. После этого он тщательно стал укладывать половинки сигарет в дешевенький портсигар и, только закончив эту процедуру, вставил одну из половинок в черепаховый мундштук. Против моего ожидания он зажег сигарету обычными спичками. Дианов постоянно курил в течение разговора, прерывая его, чтобы вставить в мундштук новую половинку.
- Зачем ты убил Полонского? - первым делом спросил он.
От такого вопроса я опешил, и лишь секунд через десять смог выдавить:
- Это не я.
Ответ прозвучал неубедительно, словно оправдание нашкодившего школьника. Я и почувствовал себя как двоечник, пойманный за списыванием. Дианов, не меняя брезгливо-флегматичного выражения лица, поинтересовался, словно речь шла о разбитом стекле:
- А кто это сделал?
- Hе знаю.
Я успокоился настолько, что даже осознал внешний комизм ситуации.
- А ведь ты два раза выходил из комнаты. Во второй раз ты отсутствовал полчаса.
- Я ходил в туалет.
- У тебя что, запор? Полчаса, не многовато?
- Во второй раз я выходил во двор.
- Зачем?
- Просто устал сидеть на одном месте.
Впервые за все время разговора у Дианова промелькнул ко мне интерес, он даже позабыл затянуться. Быстро просмотрев свои записи, он сказал:
