Рауль Кабеза Де Вака - «Если», 1999 № 01-02
— Это я могу сделать, — заявил он. — Работы на час-полтора. А пока не хотите ли освежиться в джакузи? — последнюю фразу он произнес, морща нос, брезгливо принюхиваясь к двоим велосипедистам, которые спустились с горы в самый жаркий час. Шофер ухмыльнулся. Элена нахмурилась. — Вас там никто не побеспокоит, — настаивал Хорхе, хозяин нанозавода.
— Есть что-нибудь попить? — поинтересовалась Элена.
— Конечно. «Кока», «Спрайт», пиво, агуа-минераль[4]. В магазине.
Элена обошла шофера, держась как можно дальше, и отправилась исследовать холодильник. Сол вошел вслед за Хорхе в цех и стал смотреть, как тот кладет передачу в сканер.
— Вообще-то это и моя профессия, — проговорил Сол из вежливости, пока лазеры производили трехмерную съемку маленького зубчатого зиккурата.
Сол сказал это по-испански. По-испански говорили все. Отныне испанский был всеобщим языком не только на южной, но и на северной территории.
— У вас завод?
— Я инженер. Я делаю эти штуки. Не сканеры — текторы. Я их конструирую. Наноинженерия.
Монитор сообщил Хорхе, что съемка завершена.
— Для корпорады «Тесслер», — добавил Сол, когда Хорхе запустил процессор.
— Что мне с ней сделать?
— Я хотел бы надеяться, что она больше не подложит мне свинью. Вы можете слепить ее из алмазов?
— Все на свете — лишь атомы, амиго.
Сол принялся рассматривать камеры нанопроцессора. Ему нравилось, что они были похожи на дистилляторы для виски: круглобрюхие, высокогорлые, они протыкали крышу завода и упирались в растопыренные пальцы солнечного дерева. Ох, и крепкий же дух в этих дистилляторах — дух межгалактического вакуума, холод абсолютного нуля и призраки-текторы, которые снуют в студеной пустоте, тасуя атомы. Сол жалел, что законы физики не позволяют снабжать нанозаводы смотровыми окошечками. Жаль, что нельзя, опустив глаза, увидеть акт творения сквозь безупречно прозрачный бриллиантовый лист. Ну да ладно — пусть созидание вещей остается незримой для глаз тайной. Возможно, так лучше. Все на свете — лишь атомы, амиго. Да, но очень важно, что ты сделаешь с этими атомами, куда их погонишь. К каким странным сожительствам и мутациям принудишь.
Он вообразил себе, как крохотные — даже меньше вирусов — машины, умные связки атомов таскают углерод по корням нанозавода, что зарылись глубоко в землю Реденсьона. Поднимают его по капиллярам к камере процессора, лепят из него алмазы в заказанной им, Солом, форме.
Алхимия.
Алмазная передача для велосипеда.
Сол Гурски поежился в своей легкой амуниции велотуриста — холод нанопроцессора пронзил его душу.
— Это тоже мой ребенок, — сказал он. — Я конструировал для него текторы.
— Я в этих делах мало понимаю, — Хорхе достал из стоявшего на полу ящика пару бутылок пива. Открыл их об дверной косяк. — Купил всю лавочку целиком у одного человека два года назад. Он уехал на север, в Трес-Вальес. Вы оттуда?
Пиво было холодное. В несравнимо более глубокой, темной, холодной утробе процессора суетились наномашины.
— Оттуда — как и все.
Ну, пока еще не все… Как вы сказали, где вы работаете? «Нанозис»? «Эворт-Оз-Вест»?
— «Тесслер-корп». Заведую лабораторией биологических аналогов.
— Никогда о такой не слышал.
«Еще услышите», — собирался сказать Соломон Гурски. Но тут раздался крик.
Крик Элены.
Нет, подумал он на бегу, дело было не в том, что он узнал голос Элены (на данной стадии отношений такого в принципе не могло быть), просто он знал, что тут больше некому кричать.
Она застыла у распахнутой задней двери «Бензина и еды», бледная и дрожащая в ослепительных лучах солнца.
— Простите, — проговорила она. — Я только хотела налить воды. В холодильнике простой воды не было, а «Кока-колы» мне не — хотелось. Я только хотела налить воды из крана.
Чувствуя спиной, что за ним идет Хорхе, Сол вошел в кухню. Мужской беспорядок: двадцать кружек с недопитым кофе, коробки от пончиков, пивные банки, молочные пакеты. Ложки, ножи, вилки. Он сам тоже так жил, и Элена вечно его песочила, что он не моет за собой посуду — просто берет каждый раз чистую.
И тут Сол увидел за дверью фигуры.
Откуда-то донесся голос Хорхе:
— Простите, но это мой дом.
Их было три: красивая, много потрудившаяся на своем веку женщина и две маленькие девочки, одна младшего школьного возраста, другая — не так давно научившаяся ходить. Они сидели на стульях, держа руки по швам, и смотрели прямо перед собой.
Лишь благодаря тому, что они не моргали, что их тела не вздымались в такт дыханию и сердцебиению, Сол догадался, кто перед ним.
Цветовая гамма была абсолютно адекватной. Он прикоснулся к щеке женщины, к свисающему темному локону. Все теплое, мягкое. Как у настоящей. Текстура — один в один кожа. Его пальцы оставили след на пыльной щеке.
Они сидели, не мигая, не шевелясь, женщина и ее дети, замурованные в склеп из своих личных вещей, а ныне — экспонатов. Фотографии, игрушки, мелкие украшения, любимые книги и безделушки, гребни, зеркала. Картины и одежда. Вещи, из которых строится жизнь. Сол расхаживал между фигурами и их имуществом, зная, что вторгся в святилище, но влекомый необоримой силой к этим симулякрам.
— Это ваши? — где-то вдали спрашивала Элена, а Хорхе кивал, и его губы шевелились, но слова не получались. — Простите, пожалуйста, простите, ради Бога.
— Сказали, разрыв, — произнес наконец Хорхе. — Ну знаете, эти шины, про которые говорят, что они сами себя латают и никогда не рвутся? Они порвались. Они полетели за барьер вверх тормашками. Так сказал шофер грузовика. Раз — и все, он видел, как они висят вверх тормашками. Точно время для них остановилось, понимаете. — Он замолк. — Потом у меня долго было темно перед глазами: совсем спятил, знаете? Когда я снова стал видеть жизнь, я купил вот это все на страховку и компенсацию. Как я говорю, все на свете — лишь атомы, амиго. Надо их расставить в правильном порядке. Загнать, куда хочешь, заставить делать, что ты хочешь.
— Извините, что мы зашли без спросу, — произнесла Элена.
Но Соломон Гурски стоял среди реконструированных мертвецов, стоял с таким лицом, будто его взгляд, пронизывая близкие вещи, уперся во что-то далекое, увидел самого Бога.
— Здесь народ добрый, — но улыбка Хорхе была мучительной, точно на лице рвались швы. — В таком месте могут жить только немножко чокнутые или которые сами не знают, чего хотят.
— Она была очень красивая, — проговорила Элена.
— И есть.
В солнечных лучах, проникавших в комнату через окно, роились сияющие пылинки.
