Эллис Питерс - Тень ворона (Хроники брата Кадфаэля - 12)
- А затем Стефан умолк и спокойно наблюдал, как его братец извивается ужом, чтобы всеми правдами и неправдами отвести от себя упрек,- с улыбкой заключил Хью. - У Стефана есть одно преимущество перед его венценосной соперницей: он умеет вовремя прощать и забывать обиды. Она же ничего не забывает и не прощает.
- Что верно, то верно! Но слушать это было малоприятно. Генри оправдывался тем, что у него тогда не было выбора, и честно признался, что ему не оставалось ничего другого, как смириться с обстоятельствами и признать императрицу. Он сказал, что не мог поступить иначе и выбрал единственно возможный путь, но императрица сама нарушила свои обещания и восстановила против себя всех своих подданных, а на него пошла войной. И в заключение он обещал Стефану, что Церковь будет впредь на его стороне, и призвал всех честных и благомыслящих людей служить ему. Епископ утверждал,печально добавил аббат Радульфус, осторожно подбирая каждое слово,- что ему отчасти принадлежит заслуга в деле освобождения короля Стефана, и объявил об отлучении от Церкви всякого человека, который будет противиться его воле.
- А императрицу, как я слыхал,- добавил Хью сухо, - он именовал в своей речи графиней Анжуйской.
Для императрицы ничего не было противнее этого титула, умалявшего ее высокое происхождение и титул, на который она имела право по своему первому замужеству. Как дочь короля и вдова императора, она считала ниже своего достоинства носить титул, полученный от второго, не слишком любимого ею и не слишком ее любившего супруга, Джеффри Анжуйского, которого она во всем превосходила, кроме разве что таланта, здравого смысла и государственного ума. Он ничего не смог дать Матильде, кроме сына. А юного Генриха она горячо любила.
- Никто не возвысил голоса против сказанного легатом,- рассеянно прибавил аббат.- За исключением представителя императрицы, но с ним обошлись не лучше, чем в свое время с тем, кто заступался за супругу короля Стефана. Единственное отличие, что на улице его жизнь не подвергалась опасности.
Два легатских совета - апрельский и декабрьский - неизбежно оказались похожи один на другой, как зеркальные отражения, поскольку фортуна, улыбнувшаяся сначала одной партии, затем отвернулась от нее в пользу другой, отняв левой рукой то, что недавно дала правой. И впереди можно было ожидать еще немало подобных поворотов, прежде чем станет виден конец.
- Итак, мы снова вернулись к тому, с чего все начиналось, - сказал аббат. - Претерпев столько невзгод, мы снова остались ни с чем. Что же собирается делать король ?
- Об этом я надеюсь узнать во время рождественских празднеств, - сказал Хью, вставая. - Ибо подобно вам, отец аббат, меня вызывает на совет мой господин и повелитель. Король Стефан требует, чтобы все шерифы явились к его двору в Кентербери, где он намерен праздновать рождество, там мы должны дать ему отчет о службе. От нашего графства, за неимением лучшего, ехать предстоит мне. Поживем - увидим, как король воспользуется своей свободой. Говорят, он в добром здравии и настроен весьма решительно, а на что нацелена его решимость - кто знает! Что же касается моего будущего, то об этом я, наверное, очень скоро узнаю.
- Уповаю на его здравомыслие, сын мой, и надеюсь, что он поймет - от добра добра не ищут,- сказал Радульфус.- Нам здесь удалось сохранить покой и порядок, и если сравнить с другими графствами этой злосчастной страны, то у нас дела обстоят совсем неплохо. Но боюсь, что бы ни решил король, Англии это не принесет ничего, кроме новых кровавых сражений и бед. И тут мы с вами, сколько бы ни старались, ничего не можем исправить.
- Ну, коли мы с вами не можем отстоять мир в Англии, - сказал Хью, улыбаясь своей иронической улыбкой,- то постараемся сделать все, что в наших силах, по крайней мере для Шрусбери.
Пообедав, Кадфаэль вышел из трапезной и через большой двор направился в сад. Пройдя мимо живой изгороди, он обратил внимание на густые кусты букса, которые так разрослись, что ветки торчали во все стороны. Кусты давно требовали стрижки, и с нею надо было поспешить, пока не ударили морозы. Миновав изгородь, Кадфаэль вошел в цветник, где на длинных стеблях, вымахавших в человеческий рост, еще доцветали назло зиме пышущие яркими красками запоздалые розы. За цветником находились, защищенные изгородью, аккуратные грядки травного садика, уже приготовленные к зиме. Из земли торчали только сухие и ломкие стебли мяты, густая поросль тимьяна прижалась к земле, спасая от мороза последние живые листочки, и над всем этим запустением неуловимо витал в воздухе неискоренимый дух пряных летних ароматов. Возможно, это был всего лишь обман чувств, навеянный летними воспоминаниями. Вероятно, запах долетал из раскрытой двери сарайчика, где по карнизам и стропилам развешаны были для сушки пучки целебных трав. Но нет! С грядок тоже веяло слабым дыханием этих полууснувших маленьких божьих созданий,- усталые и поникшие, они были готовы к весеннему обновлению и новой бодрой жизни. Каждый стебелек, готовый воспрянуть и возродиться, как феникс, мог служить зримым доказательством вечной жизни.
Здесь, в затишке, было тепло и уютно, - так сказать, обитель в святой обители. Кадфаэль вошел в сарайчик, сел на лавку перед раскрытой дверью, расположился поудобнее и приготовился провести отпущенный монаху получасовой перерыв в покойном, если не сказать сонном, созерцании. Утренние часы дали богатую пищу для размышлений, а Кадфаэлю лучше всего думалось, когда он уединялся в своем маленьком царстве.
"Вот он, значит, каков, этот новый священник прихода святого Креста! Отчего же это епископ Генри взял на себя труд осчастливить нас одним из своих писарей, да не каким-нибудь первым попавшимся, а которым особенно дорожил?" Человеком, который имел от природы или благодаря усердному подражанию воспитал в себе отличительные черты своего господина? Не оттого ли, что двое властных, самоуверенных и гордых людей не могли больше мирно ужиться, и Генри обрадовался случаю расстаться с этим слугой? Или, может статься, он поступил так из-за унизительности своего положения - ведь ему дважды в течение этого года пришлось взять свои слова обратно, и тем самым он неизбежно уронил себя в глазах всего клира. Не старается ли теперь епископ Генри использовать всякий повод, чтобы ублажить своих епископов и аббатов, выказывая им всяческое участие и проявляя заботу об их нуждах? Быть может, он таким образом умасливает их, чтобы укрепить их пошатнувшуюся преданность. Такое вполне возможно, и епископ, наверное, готов пожертвовать даже очень ценным слугой, чтобы заручиться расположением такой значительной особы, как аббат Радульфус. "Однако нет никакого сомнения,- уверенно сказал себе Кадфаэль, подводя итог своим размышлениям,- что аббат ни за что не согласился бы на это назначение, если бы не был убежден, что этот человек подходит для должности священника".
