Фаню Ле - Кармилла
Впервые я вспомнила слова ее матери о ее хрупком здоровье, и впервые она почти рассердилась. Но через полчаса нездоровья и гнева как не бывало: точно растаяло летнее облачко. Лишь однажды случилось ей вновь прогневаться. Об этом стоит рассказать.
Мы сидели с нею у одного из высоких окон гостиной, когда во двор замка вошел через подъемный мост бродяга, мне хорошо знакомый. Он к нам обычно наведывался раза два в год.
У него было длинное угловатое лицо горбуна с острой черной бородкой и ухмылкой от уха до уха, обнажающей белые клыки. Желтое, черное, красное тряпье облекало его; на перевязях, ремнях и подпоясках болтались всевозможные побрякушки. За спиной у него висел волшебный фонарь и два короба: в одном, я знала, была саламандра, в другом - мандрагора. Отец очень смеялся над этими чудищами, искусно сшитыми из резаных чучел обезьян, попугаев, белок, рыб и ежей. Была при нем скрипка, колдовской ящик, две рапиры и маски у пояса, еще какие-то мешочки и сумки; в руке он держал черный посох с медными ободьями. За ним бежал по пятам приблудный пес; у моста он вдруг замер и жалобно завыл.
Между тем бродяга остановился посреди двора, приподнял свою невиданную шляпу и отвесил нам церемоннейший поклон, рассыпавшись в комплиментах на смехотворном французском и гаком же немецком наречиях. Потом он извлек свою скрипку и запиликал на ней, весело припевая вовсе не в такт и отплясывая с такими дурацкими ужимками, что я не могла не рассмеяться, несмотря на заунывный песий вой.
Он, ободренный, подскочил к окну, ухмыляясь и паясничая, со шляпой в левой руке и скрипкой под мышкой, тараторя без умолку:
обещал позабавить нас чудесами проворства и ловкости рук, предлагал на выбор диковинки, которых, по его словам, у него было видимо-невидимо.
- Да вот не угодно ли купить амулеты против упыря, который, слышал я, волком рыщет по здешним лесам, - сказал он, обронив шляпу на плиты. - Кругом люди мрут, а мой талисман обережет вас как нельзя лучше: приколите его к подушке и хоть смейтесь упырю в лицо.
Талисманы оказались полосками пергамента с кабалистической цифирью и диаграммами, и мы с Кармиллой тут же ими обзавелись,
Он глядел на нас снизу вверх, а мы улыбались ему; я-то во всяком случае. Его пронзительные черные глаза точно что-то вдруг разглядели, и он раскрыл кожаную сумочку со стальными инструментами.
- Изволите видеть, сударыня, - обратился он ко мне, - я ведь еще и зубы врачую. Да чтоб тебя, псина! - прикрикнул он. - Замолкнешь ты или нет? Ишь, развылся - барышням ничего не слышно! У вашей любезной, прекрасной подруги вырос такой длинный острый клык, сущее шило, игла, ха-ха-ха! Глаз у меня верный и зоркий, я снизу увидел и думаю - барышне-то во рту, небось, неудобно, а я вот он, вот у меня напилочек, бородочка, щипчики, я живенько сточу и скруглю этот зубик, с позволения барышни, и будет он не как у рыбки, а под стать молодой красавице. Э-гей! Неужто барышня обиделась? Я ведь со всем почтением, я - чтобы сделать как лучше!
А барышня и правда, отпрянув от окна, яростно сверкнула глазами.
- Бездельник, негодяй - как он смеет нас оскорблять? Где твой отец? Я этого так не оставлю! Да мой отец велел бы вздеть его на дыбу, исполосовать кнутом и заклеймить на память!
Она отошла шага на два и опустилась в кресло, но едва обидчик исчез из виду, как внезапный гнев ее улетучился, голос стал прежним, и дерзкий горбун с его ужимками был забыт.
Отец вернулся не в духе. Он рассказал нам, что объявилась третья жертва той же загадочной хвори. Сестра молодого крестьянина из нашего поместья, всего за милю от нас, тяжело занемогла - опять-таки после ночного удушья - и вряд ли поправится, ей хуже и хуже.
- Причины тут наверняка самые естественные, - сказал отец. - Но поверья - они как поветрие, вот бедняги и повторяют соседские россказни об ужасных призраках.
- Да это ведь и вправду ужасно, - возразила Кармилла.
- Как так? - удивился отец.
- Ужасно такое воображать; вообразишь - и сбудется.
- Мы в руках Божиих; без воли Его не падет и волос, и для тех, кто возлюбит Eго, все кончится хорошо. Мы - Его творение, и Он не оставит нас своею милостью.
- Творение! Естественные причины! - насмешливо повторила юная девица слова моего доброго отца. - А как же иначе: ведь недуг, поразивший ваши края, входит в состав творенья и, стало быть, имеет естественные причины. И в небесах, и на земле, и под землей все повинуется законам естества - разве нет?
- Сегодня обещал приехать доктор, - сказал отец, помолчав. - Узнаем, что он думает об этом недуге и спросим его совета.
- Я от докторов никогда толку не видела, - сказала Кармилла.
- Ты, значит, была очень больна? - спросила я.
- Была - и ты еще так не болела, - отозвалась она.
- Давно?
- Да, очень давно. Меня поразил этот самый недуг - я помню боль и слабость; но может статься, бывают хвори и пострашнее.
- Это еще совсем в детстве?
- Да, да; не будем говорить об этом. Ты же не хочешь огорчать подругу? - она ласково взглянула мне в глаза, нежно обняла за талию и увела из комнаты. Отец сидел у окна и разбирал какие-то бумаги,
- Зачем твой папа нас пугает? - спросила она со вздохом и легкой дрожью.
- Нет, дорогая Кармилла, он и не думает нас пугать.
- И ты не боишься, милая?
- Конечно, боялась бы, если б думала, что мне грозит участь этих бедняжек.
- Ты боишься смерти?
- Кто же ее не боится?
- Но ведь можно умереть, как влюбленные, - умереть вместе и слиться навеки. В этом мире девушки все равно что гусеницы:
потом они станут бабочками или мотыльками, но сперва надо превратиться в куколку или там в личинку - у всех по-разному, но судьба общая. Так пишет мсье Бюффон в той большой книге, что стоит на полке в соседней зале.
К вечеру приехал доктор, и они уединились с папой. Он был опытный врач, лет шестидесяти с лишним, всегда напудренный и выбритыи глаже некуда. Когда они вышли из комнаты, я услышала, что папа смеется:
-- Ну-ну, - говорил он, - удивили же вы меня, доктор. А как насчет гиппогрифов и драконов?
С улыбкой покачав головой, доктор ответил:
- Не берусь судить; зато жизнь и смерть - непроницаемые загадки, и мы не знаем, что за ними кроется.
Они прошли мимо, и больше я не слышала ни слова. Тогда я не поняла, что имеет в виду доктор; теперь, кажется, догадываюсь.
Глава V
УДИВИТЕЛЬНОЕ СХОДСТВО
В тот же вечер из Граца приехала повозка, груженная двумя большими ящиками; строгий и смуглолицый сын живописца-реставратора привез наши картины. До Граца было тридцать миль, он у нас считался хоть и маленькой, но столицей, и если уж оттуда кто приезжал, то все домочадцы толпой собирались вокруг него - послушать новости.
