Дмитрий Щербинин - Темный город
И вот Михаил увидел, что перед ним высится некий темный столб, из которого беспорядочно, во все стороны вырывались искривленные отростки, который весь покрыт был провалами, трещинами - из глубин этого столба выпирали смерзшиеся лики, некоторые из которых еще и шевелились. И вот один из ликов стал раскрывать рот: видно было, что это давалось ему с величайшим трудом, от этого новые трещины покрывали его темно-матовую поверхность, раздавался пронзительный треск - Михаил ожидал услышать какой-нибудь яростный исступленный голос, но против его ожиданий, полились слова нежные, похожие на птичье пенье в весеннюю пору:
- Здравствуй, здравствуй, как давно мы не виделись. И вот вновь, вновь... уже перед самой смертью... Ты лишь иногда темным ветром проносился здесь, но это было так давно... так давно... так давно...
Сразу рассеялся страх, осталась только пронзительная жалость. Он знал он совершенно точно знал, что этот лик был ему знаком, и только вот не мог вспомнить откуда. И он чувствовал вину - он, еще не ведая за что, уже готов был пасть перед этим ликом на колени, прощения у него вымаливать.
А некая сила вновь подхватила его, и оказалось, что Михаил уже прикасается к темным, только что раскрывшимся глазам - тот же птичий, мелодичный голос пропел прямо у него в голове:
- Сейчас ты вспомнишь...
И вот темнота в глубинах этих глаз стала наполняться внутренним светом все ярче и ярче он становился... Михаил все понял и зарыдал - он, страдающий, молил о прощении, но он знал, что прощения не будет
* * *
Миша проснулся посреди ночи, и был довольно сильно изумлен, когда вместо привычной ему спальни увидел нечто темное, узкое и колышущееся. Вначале он подумал, что очутился внутри большого, доброго сердца, но потом вспомнил, что он в палатке, рядом с родителями, а палатка стоит на живописном берегу озера, к которому они три дня шли по лесным тропам. Некоторое время он лежал без всякого движения, вслушивался в таинственные ночные звуки доносящиеся снаружи: шорохи, неуловимые вздохи, далекое уханье филина, иногда - плеск рыбы в озере. И тогда он понял, что не сможет уже заснуть, и что ему никак нельзя оставаться в палатке, что он очень многое пропустит, пролежав на месте до утра. Он покосился на родителей - они сладко спали. Тогда Миша осторожно прокрался к выходу и выбрался.
Оказывается над озером поднялся густой, серебрящийся под полным диском луны туман. Над землей же он плыл пушистыми словно живыми облачками. Между деревьями провешивались призрачные стены, в них виделось некое движение казалось, что вокруг палатки, по лесу, и прямо по воде кружил призрачный хоровод. Миша постоял некоторое время, и все более и более верил, что действительно кружат некие духи. И тут на одной из ближайших ветвей раскрылись два громадных, зеленых ока, тут же зашумели крылья, и какое-то крупное тело, обдав Мишу волной теплого воздуха, пронеслось у него над головою. Он не испугался - нет - он почувствовал восторг; вспомнились ему те сказки, которые он так любил читать, а еще больше слушать в исполнении мамы, или на пластике, и он поверил, что сейчас вот шагнет в эти самые сказки, и испытает самое прекрасное, что только можно испытать. В эти мгновения, на всем белом свете не было ничего такого, что могло бы его заставить вернуться в палатку - он бросился за шумящими крыльями. Он бежал в теплом, ласкающем его тумане и смеялся. Ему хотелось петь, и он пел какую-то песню, только вот потом, сколько не старался вспомнить слова, все никак не мог. А потом он понял, что бежит по воде, и нисколько этому не удивился - это было даже вполне естественно. Он бежал за теми могучими крыльями, и уже видел впереди разливающееся через туман, праздничное сияние огней. И он понял, что бежит к тому островку, который приметил, и которым долго любовался, когда впервые вышел к берегу озера. Островок находился в самой середине водной глади, и там, под солнечными лучами ярко белела березовая роща. В первое мгновение и Мише и родителям его показалось, что это храм, да и потом не раз, когда они смотрели тогда, возникало такое чувствие. Еще днем Миша видел стаю белых лебедей, которые к этому озеру спускались, и теперь знал, что скоро встретится с ним.
И вот он выбежал из тумана - выбежал на вздымающийся березовыми, белейшими стволами берег, и тут же подхватила и закружила его прекрасная музыка. На скрипках, на дудках, на арфах играли и лешие, и деды-грибы, и кикиморы и русалки, летали маленькие человечки с сияющими крылышками танцевали воздушные танцы; а в центре островка, вокруг костра танцевали вокруг высокого, ярко сияющего костра двенадцать братьев и двенадцать сестер. Братья были облачены в белые рубахи и штаны, и сестры в такие же облачно-белые длинные платья - в глазах их сияло счастья, на губах золотились прекрасные истории, волшебные сны, Миша бросился к ним, и хоровод на мгновенье расступился, подхватил и его. Теперь он чувствовал их теплые руки, чувствовал стремительное движенье, а вот ног своих, да и тела совсем не чувствовал. Хотелось петь, и он пел, и совсем не стеснялся своего пения, так как оно выходило таким же пригожим как и у этих созданий. Было сладостное, возвышенное чувствие полета; была сказка, был восторг, была нежная, братская любовь к каждому, кто кружил в этом хороводе, кто пел и играл для них. И тогда пламя в середине круга начало плавно подниматься, распускаться широкими, пригожими волнами, словно это был дивный сказочный цветок. Глядь - а это действительно, вместо узоров огня, протягиваются к ним, словно бы тончайшие, радужно-живые лепестки, льется ласковое, и печальное пение:
- Смейтесь, танцуйте, дети мои,
Радуйтесь братья и сестры весны!
Все вы в объятиях нежной любви,
Звезды в ночи вам для света даны!
Так хорошо под луной танцевать,
Взгляды любви всем друзьям отдавать;
Тихо смеяться, и сны обвивать,
Снова и снова и жить и мечтать.
С вами есть мальчик - города сын...
Нынче он дружен с Луною,
Нынче душой он со мною,
Но впереди только холод один...
Смейтесь, танцуйте дети мои,
Звезды в ночи вам для света даны!
И тогда Миша не смог сдержать слез - это были светлые, чистые слезы; и даже эти слезы сродни смеху были...
А потом наступило утро, и он оказался склонившимся над озерной гладью, над которой еще плыли розовеющие в свете восходящего солнца мягкие сгустки тумана. Некоторое время он заворожено смотрел на остров, который весь еще окутан был туманом, и походил на прекрасный, прямо из вод поднимающийся храм. А потом раздался голос матери, которая спрашивала, что он так долго задерживается у воды - он вернулся к палатке, возле которой уже потрескивал костер, готовился завтрак. И вскоре Миша выяснил, что никуда он ночью из палатки не выходил, но крепко-крепко спал, и даже храпел. Но он-то конечно знал, что было на самом деле, и надеялся, что следующей ночью повторится этот танец... Но танец не повторился - был какой-то иной сон. А потом и вовсе забылся этот островок... На долгие-долгие годы забылся...
