Владимир Гусев - Узловой момент
- Ну как же... А право человека на познание?
- Тебе знакомо такое понятие, как "научная этика"? Не все можно, даже если очень хочется. Кроме того, никто у меня этого права и не отнимал. Слышал же: "рядом с именами Ферма и Эйнштейна"! Просто чуть-чуть изменился круг моих научных интересов. Только что. Что и доказывает мою полную свободу выбора.
- Никогда не думал, что ты так честолюбив. Какая разница, кто именно придумал велосипед или телефон? Главное, - чтобы на пользу людям пошло.
Если бы все так рассуждали, у нас до сих пор не было бы ни того, ни другого, ни цветного телевизора. Потому как разница наблюдается, и весьма существенная. Во всяком деле должен быть личный интерес, понимаешь? Личный! - Бывший Покоритель Времени назидательно поднял вверх указательный палец перебинтованной руки. - Ведь что такое общественное? Сумма личного, - не стал дожидаться Игорь, пока я соберусь с мыслями. - Не будет второго, неоткуда взяться и первому. Нравится тебе это или нет - такова диалектика, а с нею не поспоришь. Я не честолюбив. Меня мало волнует, останется мое имя в памяти благодарного человечества или нет. Главное - чтобы оно не забыло меня отблагодарить при жизни. К счастью, в наше время общество умеет ценить заслуги личности. Ты знаешь, за сколько миллионов была последний раз продана рукопись Эйнштейна? А сколько получает Нобелевский лауреат, знаешь?
Я подавленно молчал. Игорь обесточил машину, снял гироскоп и гирьки с чашек весов, ударом ладони отломал панель со злополучным вольтметром и, оторвав провода, швырнул ее в ящик стола.
- Что-то не хочется мне в бесконечность попадать. Кстати, я уже понял, чем должен заниматься. Если я решу эту проблему, мне дадут две Нобелевки сразу!
- Чем же это?
- Пока секрет.
Игорь закрыл лабораторию, и мы длинным гулким коридором вышли сначала во двор института, а потом, мимо сонного вахтера в будочке проходной - на улицу. Уже зажглись первые фонари.
- Ну, мне на трамвай. О сегодняшнем - никому ни слова! - Игорь попытался подобно бронзовотелому атлету, поднять на прощание правую руку, но скривился от боли. Круто повернувшись, он исчез в переулке.
Я, свернул в маленький темный скверик. Три десятка деревьев, несколько скамеек. Пусто. Игорь напрасно скрытничает. Я тоже знаю, какой проблемой он теперь будет заниматься. Его имя действительно войдет в историю наряду с именами Ферма, не оставившего доказательства своей знаменитой теоремы, и Эйнштейна, так и не создавшего единой теории поля. Только через двести лет Христофор покажет, что пресловутая задача Барчевского не имеет решения. Что же, моя миссия выполнена. Мне тоже пора. Я оглядываюсь - нет ли случайного наблюдателя - и сбрасываю одежду. Она растворяется в темноте и становится пылью, первыми опавшими листьями, темной корой старой печальной липы. На очереди - тело Саши Перескокова, такое тесное и неуклюжее. Оно исчезает где-то там, внизу, и становится лунным светом, шорохом шин по асфальту, случайным порывом ветра. А настоящий Саша, счастливый Ромео, спит сейчас в объятиях своей Джульетты, и я точно знаю у него не будет повода задуматься над тем, что лежит в основании любви - до самого конца жизни.
Огни города остаются далеко внизу. Надо мною все ярче разгораются звезды - близкие, родные. Где-то там, за ними, далеко в пространстве и еще дальше во времени, меня ждут друзья и любимая. Прежде чем рвануться к ним, я еще раз оглядываюсь на голубой шар, окруженный роем примитивных, но таких симпатичных спутников. Милая, добрая Земля, колыбель, в которой родился Разум Галактики.
Кто я сейчас? Луч света, квант поля, флуктуация вакуума? Прежде чем сбросить стесняющую движение мысли сеть древнего языка, я шепчу.
- Прощай, Земля! Твой путь будет долог и труден, но никто не изломает его неосторожной или жадной рукой Мы, твои потомки, не допустим этого. До свидания, Земля!
