Кир Булычев - Смерть этажом ниже
— Не время и не место.
Сам поцелуй не вызвал в ней удивления или сопротивления.
— Извини, — сказал Шубин.
— А чего извиняться. Я заводная. Если бы не кожан, вы бы почувствовали. Пошли, а то Федор Семеновича инфаркт хватит.
Она пошла к двери первой. Шубин натягивал аляску и смотрел на волосы Эли, очень густые, черные, прямые. Восточные волосы. А лицо русское.
— Волосы у тебя красивые, — сказал Шубин, выходя в коридор.
— Это раньше были красивые, — сказала Эля. — Я химию делала. А когда на машине стала работать, обрезала. И не жалко.
Дежурный с красной повязкой у двери поднялся, когда Шубин поравнялся с ним. Открыл дверь. Какое тупое, злое лицо, подумал Шубин.
— Он всегда так? — спросил Шубин.
— Ну что вы! Он в людях разбирается. Другого и не заметит.
— Или его предупредили?
— О чем предупредили?
— Что приехал ревизор, остановился в гостинице.
— Да какой вы ревизор?
— Вот и я говорю. А что, не похоже?
— Ревизоры разные бывают. Если вы ревизор, то секретный. Но вы даже не секретный.
— Почему?
— А потому что целоваться с шофершей не полезли бы. Ревизоры своем место ценят. Если надо, им доставят какую следует. Без риска. С керамическими зубами.
Шубин улыбнулся.
Он сел рядом с Элей на переднее сидение. Она долго заводила машину, мотор взрывался шумом и тут же замолкал.
— А еще ревизоры, даже секретные, не садятся рядом с водителем, — сказала она поучительно. — Люди на мелочах попадаются.
— Как шпионы, — сказал Шубин.
Он смотрел на ее профиль, который ему очень нравился. Он был четкий и логичный.
— Не смотрите, — сказала Эля. — А то никогда не заведу.
Машина все же завелась и, разбрызгивая снежную жижу по асфальту, развернулась к центру.
— Расскажи мне про общество защиты природы.
— Про зеленых?
— Они себя так зовут?
— Нет, это их так зовут. У нас в городе сейчас обществ посоздавалось — не представляете. Я даже не все знаю и разницу не понимаю. Есть «Память», потом «Мемориал», хотя эти хотят памятник жертвам сталинских репрессий ставить, потом «Отечество» и еще «Родина». Ну, конечно, «Зеленые», а в пединституте — политический клуб. Смешно, правда?
— Это везде происходит, — сказал Шубин.
— У вас это, может, и серьезно, а у нас их всерьез никто не принимает. Все равно власть не у них.
— А ты сама принадлежишь к какому-нибудь обществу?
— Вы с ума сошли! Мне работать надо. Митьку кормить.
— Кого?
— У меня сын есть, в садик ходит.
— Вот не думал…
— Мне уже двадцать пять, вы что думали? Девочка?
— А муж? — Шубину стало неловко — командировочный козел! Мужчина в сорок лет…
— Не беспокойтесь… — улыбнулась Эля. — Нет у меня мужа. В Томске мой муж строит новую семью. Выгнали мы его с Митькой. Так что я женщина свободная, люблю кого хочу.
Эта бравада была Шубину неприятна.
— Мне бы от получки до получки прокрутиться, не до фарфоровых зубов. Я у Федора Семеновича как личный лакей — туда, сюда, подай, привези. На себя некогда пахать. Вот и крутимся на полторы сотни в месяц.
— А он помогает ребенку?
— Он бы себе помог.
«Москвич» резко затормозил у подъезда безликого желтокирпичного клуба. Машину занесло по грязи. Эля матюкнулась сквозь зубы. Может быть, нечаянно, а может, специально для Шубина.
— Идите, — сказала она. — Вас в дверях встретят.
Она осталась в машине и не смотрела на Шубина, будто была обижена.
Шубин поднялся по лестнице. Суетливая женщина в школьном платье с белым кружевным воротничком ждала его у вешалки.
— Вам не здесь раздеваться, — сказала она. — Вам, Юрий Сергеевич, в кабинет директора.
Сейчас скажет, подумал Шубин, что видела меня позавчера по телевизору.
Но обошлось. Они прошли через буфет, где стояла длинная очередь. Шубину было ясно, что этим людям никак не управиться до начала лекции. Они будут входить и стучать стульями во время ее. В кабинете директора было натоплено, на столе стоял чай и домашние пирожки, которые, как выяснилось, испекла женщина в школьном платье. Николайчик уже восседал за столом и жевал бутерброд с ветчиной.
— Подкрепитесь, — сказал он наставительно.
— Уже надо идти.
— Подождут.
Шубин хотел было возразить, но тут понял, что страшно голоден и совершенно неизвестно, когда удастся поесть в следующий раз. Пригласили, водят по кабинетам, а чтобы покормить — это в голову не приходит.
Он уселся за стол и стал жевать бутерброд. В кабинет заглядывали какие-то люди, будто узнали, что привезли редкое животное. Скорей бы домой. Вода в жидком чае противно пахла. Шубину показалось, что этот запах будет теперь преследовать его везде.
— Вода у нас, можно сказать, целебная, — сказал Николайчик.
— Я смотрел сводку — по химическому составу она содержит многие полезные микроэлементы. Правда, приходится жертвовать вкусовыми данными.
— Лучше бы без микроэлементов, — сказал Шубин, и Николайчик послушно засмеялся.
Зал был почти полон, и это немного примирило Шубина с жизнью. Он сел за столик рядом с Николайчиком, который принялся по бумажке вычитывать краткую биографию гостя. Звучало солидно. Шубин хотел найти в зале Элю, но свет в зале был притушен, только первые ряды на свету. Если она пришла, она где-то у входа. Нет, сказал себе Шубин, она сейчас пользуется возможностью подработать. Ловит клиентов на вокзале.
Шубин старался говорить интересно, ему надо было почувствовать зал. Важно почувствовать, что тебя слушают. Зал был благожелательный. Люди купили билеты, то есть сознательно отдали ему вечер, и Шубин честно хотел отработать полтинник, который каждый из них заплатил.
Слушали хорошо, потом были вопросы. Так как зал был велик, вопросы передавали в записках из ряда в ряд, а потом мальчик, сидевший в первом ряду, бежал к сцене, поднимался на цыпочки и клал их в картонную коробку, что стояла на краю сцены. Николайчик поднимался, шел к коробке, вытаскивал очередную партию записок, нес к столику и, прежде чем отдать Шубину, прочитывал их, раскладывая на две стопки, — та, что поближе к Шубину, предназначалась для ответов, а та, что оставалась под рукой у Николайчика, предназначалась черт знает для чего.
Шубин отвечал, поглядывая на все растущую стопку под рукой Николайчика, и его подмывало вытащить записки у организатора. Ему неприятно, что кто-то решает за него.
Когда Николайчик в очередной раз отошел, Шубин протянул руку к забракованным запискам и спросил в микрофон:
— А на эти отвечать можно?
В зале засмеялись. Потом раздались аплодисменты.
