Владимир Фильчаков - Абсолютная власть
- Ну хорошо, хорошо, - Яков опомнился, понял, что я не хочу его обидеть и успокоился. - Пусть так. Пусть. Фраза построена немного неверно. Но в ней ведь совсем не то имеется в виду! Рождается - значит, что спорящие приходят к истине во время спора.
- И опять позволь не согласиться, - я вежливо улыбнулся. - Сплошь и рядом случается, что оба спорщика не правы - к какой истине они могут прийти, кроме как к ложной? Прочувствуй словосочетание - "ложная истина". Нонсенс? Еще какой! Так что твои спорщики не то что не могут родить истину, но и прийти к ней тоже, увы, не могут.
Яков недоверчиво усмехнулся, тяжело ворочая мозгами и соображая, что бы такое мне возразить.
- А в чем, собственно, дело? - поинтересовался я. - Из-за чего сыр-бор?
- Да мы тут говорили о таланте, - пробасил Николай, длинным пальцем стряхивая пепел с папиросы.
- О, о таланте! - усмехнулся я. - И что же такого вы говорили о таланте?
- Яков утверждает, что девяносто девять процентов таланта - это труд.
- А один процент, стало быть - искра Божья? - засмеялся я. - Слыхал я, слыхал такую теорию.
- Будешь оспаривать? - глядя исподлобья, тихо спросил Яков.
- Всенепременно! - весело откликнулся я. - С точностью до наоборот! Один процент труда, а остальное - искра Божья. Суди сам, дорогой Яша. Если ремесленник будет трудиться, трудиться и трудиться, у него выйдет добротная вещь, прекрасная, крепкая, может быть, даже красивая, но... в ней будет все же чего-то не доставать, какого-то маленького штриха, изюминки, которую может внести талант одним движением руки.
- А как же Лев Толстой? - радостно закричал Яков.
- А что у нас с Толстым?
- Лев Толстой подолгу сидел над каждой фразой, переделывал ее и так, и этак...
- Ну, я в эти сказки не особенно-то верю, - сказал я. - Впрочем, даже если это и правда, то сам посуди - возьмись писать так, что всякая фраза в твоем романе будет размером с полстраницы, и написать такую фразу сразу в готовом виде - достаточно сложно даже для Толстого. Я утверждаю, что истинный талант пишет легко, из головы на лист, мгновенно, если только у него в данный момент есть вдохновение. Если вдохновения нет, тогда это труд, тяжкий труд, и в итоге получается серость. Если вдохновение есть, тогда это не труд, тогда это наслаждение, это радость, это счастье...
Я застыл, глядя куда-то мимо собеседников.
- И что же? - услышал я голос Виктора. - Ты, видимо, так и пишешь?
Я положил окурок в пепельницу, оглядел присутствующих, подмигнул смазливой Татьяне, которая пожирала меня глазами в ожидании ответа.
- Да, - сказал я. - Именно так я и пишу.
- Ну конечно! - с шумом выдохнув, язвительно сказал Яков. - Мы же талантливы, мы иначе не можем.
- Кто это - мы? - также язвительно поинтересовался я.
- Мы - это вы, Юрий Леонидович, - ответствовал Яков. - Гений всех времен и народов.
- Да, я гений, - просто сказал я и подмигнул.
Татьяна прыснула, Яков громко расхохотался.
- Ладно, мне пора, - сказал он, отсмеявшись. - У меня еще куча дел сегодня. К вечеру загляну, и мы продолжим родовые схватки в поисках истины. Ха-ха-ха!
- Я пойду принесу лед, - сказала Татьяна.
- Я вам помогу, - с готовностью вызвался Николай.
Они вышли. Виктор привстал, налил содовой воды из сифона, и сказал, глядя на меня в упор:
- А ведь ты нисколько не шутил.
- Еще бы! - отозвался я. - Это была именно та истина, которую так настойчиво хотел родить Яков. Жаль, что он этого не понял.
- Ну, и куда же подевалась твоя скромность?
- А к черту ее! - засмеялся я. - Я - гений, и все тут.
- Ну-ну, - недоверчиво произнес Виктор. - Назвать себя гением, конечно, никому не возбраняется, но истина ли это - покажет будущее. Ты всерьез уверен, что лет этак через сто кто-нибудь, кроме замшелых специалистов в области кинематографии будет помнить твое имя? Что какой-нибудь прыщавый юнец в двадцать втором веке при упоминании твоего имени скажет: "А, это тот? Его фильмы смотрятся сегодня так архаично."?
- Это меня мало интересует. Меня интересует процесс творчества, который доставляет мне истинное, ни с чем не сравнимое наслаждение.
- Ни с чем? Даже с сексом? - лукаво улыбнулся Виктор.
- Что? Нашел с чем сравнивать! Впрочем... Это сродни с оргазмом! Особенно когда смотришь на плоды труда. Нет, не труда - наслаждения! Эдакое послеоргазменное состояние...
- Мда, - протянул Виктор. - Может быть, может быть.
В гостиную вернулись Николай и Татьяна. Вид у них был несколько помятый. Сразу стало ясно, что они бурно целовались в кухне. Настолько бурно, что напрочь забыли, что пошли туда за льдом.
- Сходили бы вы, ребята, за льдом, - сказал я вальяжно. - А то жарко, знаете ли. Да не смущайся ты, Танечка, все знают, чем вы занимаетесь с Николаем в кухне.
Николай смущенно крякнул, переглянулся с Татьяной, они рассмеялись и убежали.
- Как дети, ей-богу, - сказал я.
- Послушай, - начал Виктор. - А вот скажи мне, как тебе, с высоты твоего гения, кажемся мы, простые смертные?
- Ну, положим, и я не бессмертен...
- Разве ты не понял, ЧТО я имею в виду?
- Понял, понял, - с досадой произнес я. - Знаю, что еще не сделал чего-то такого, что обессмертит мое имя. "Оскар" и "Пальмовая ветвь" еще не дает пропуска в круг избранных. Да мне, собственно, наплевать. Я уже говорил, что мне интересен сам процесс.
- Не лги, - тихо сказал Виктор, и посмотрел мне в глаза. - Это неправда. Тот, кто не мечтает стать бессмертным, никогда им не станет. А ты мечтаешь! Не поверю, что не мечтаешь!
- Ну и не верь!
- Хорошо. Но ты не ответил на мой вопрос. Как тебе кажемся мы, остальные?
- Никак. Мне жаль вас. Только и всего.
- Ему жаль нас! - воскликнул Виктор, с досадой хлопая себя по коленям. - Да это нам, нам жаль вас, гениев. Что бы ты ни говорил, ты должен работать, работать и работать, пусть для тебя это вовсе не работа, а один непрерывный оргазм, этакое семяизвержение разума! Пахать, вкалывать, света не видя!
- Дорогой мой, - сказал я спокойно. - Не горячись. Мог бы и заметить, что я не пашу и не вкалываю. Я пишу быстро, снимаю тоже быстро. У меня полно свободного времени. И знаешь, как я чувствую себя тогда, когда не пишу, не оргазмирую, не снимаю? Я паршиво себя чувствую! Мне становится плохо от того, что приходится отдыхать! Я места себе не нахожу. Проводя время в праздности, я теряю в весе! Мне хочется рвать и метать. Тебе этого не понять. Ты хороший оператор, с тобой приятно работать, но, прости, в тебе нет полета, ты - ремесленник. В это слово я не вкладываю обидный смысл, не вытягивай лицо! Ремесло тоже прекрасно, и ты тоже мог бы испытывать наслаждение от своего труда. Мне, я повторяю, жаль тебя и всех вас именно за это, за то, что вы не испытываете того оргазма, который всегда испытываю я!
- О чем так бурно спорим? - послышался голос Вадима, еще одного журналиста, который вошел, как всегда, неопрятный, длинноволосый и противный.
