Песах Амнуэль - В полдень за ней придут
— Черт возьми, Йонатан, — говорил майор при каждой их встрече, где бы она ни происходила: в коридоре, в кафе или в его кабинете в полночь, когда они подводили итог очень, на взгляд Штейнбока, плодотворного, а на взгляд Бржестовски, совершенно зря потраченного рабочего дня, — черт возьми, мне нужно получить от нее совершенно определенную информацию оперативного характера. Это очень важно. Можешь себе представить, насколько это важно, если начальство пошло на то, что вывезти ее из… неважно, факт тот, что это потребовало немало усилий, и два агента едва не поплатились жизнью. А теперь я вынужден сидеть и ждать, пока вы с ней не наиграетесь во врача и пациентку.
— Мы не играем, ты прекрасно понимаешь…
— Не понимаю! Расстройство множественной личности? Замечательно! Джекил и Хайд, да? Джекил возвращался домой каждое утро и превращался в Хайда, а у вас это тянется уже третий день…
Что мог ответить Штейнбок старому приятелю? Сказать, что ему тоже не нравилось терять здесь время, когда у него много работы в клинике, и Сузи при ее строптивом характере может быстро найти ему замену? На самом деле это было не совсем так: на третий день он уже не торопился уехать из Гуантариво, случай сам по себе был очень интересным, и, к тому же, ему с каждым часом все больше нравилась Алиса, это было странное ощущение, которое он не то чтобы не мог передать словами, но прекрасно понимал, что говорить о нем вслух попросту невозможно: что же это было, на самом деле, кто ему, в конце концов, становился все более симпатичен — сорокалетняя женщина, прикидывавшаяся веселой девчонкой, воспринимавшей странные обстоятельства, в которых она оказалась, с юмором и даже некоторым пониманием, или восемнадцатилетняя девушка, оказавшаяся вдруг в теле взрослой женщины, не очень, видимо, удобном, судя по ее странным порой движениям?
Разговоры, естественно, записывались и, Штейнбок подозревал, что слушал их не только он, но и специалисты из аналитического отдела. Он мог себе представить, что они думали, когда им попадались такие, например, фразы:
— Ну что вы, сэр, мы с сестрой обычно прятались от дрондов под столом в буфетной, потому что он такой длинный, и скатерть на нем до самого пола, и никакой дронд туда не пролезет, а если пролезет, то запутается крыльями в складках материи, потому что, знаете ли, сэр, у дронда хотя и тощая шея, как у дяди Чарли, но зато длинные мохнатые крылья, как у мышиного короля, нет, не того, который с хвостом и живет в подвале, а того, что висит на стропилах вниз головой и ждет, когда мимо будет пролетать птичка, чтобы ее тут же поймать и съесть, они все такие прожорливые, мышиные короли, я имею в виду, и совершенно не стесняются, хотя крылья у них все-таки мохнатые, не такие, как у подданных, вы знаете, подданных я очень не люблю, более противных созданий я не видела, их можно…
И так далее до бесконечности. Прервать монологи этой девицы можно было только одним способом — открыть книгу Кэрролла и начать читать с любого места, хоть с конца, хоть с начала, хоть с середины. К счастью, в библиотеке Гуантариво, где, вообще-то, книг было меньше, чем фильмов на лазерных носителях, Штейнбок нашел оксфордское издание "Алисы в стране чудес" и "Алисы в Зазеркалье" с иллюстрациями Тенниела и на третий день их с женщиной-девочкой посиделок вытащил книгу, положил на стол, открыл на странице с изображением Безумного чаепития и спросил:
— Узнаете?
Алиса, произносившая в это время нескончаемую речь о пользе арифметических упражнений для придания лицу естественного природного цвета, замолчала, увидев себя рядом со Шляпником и Соней, повернула книгу и долго смотрела, широко раскрыв свои фиалковые глаза, а потом сказала:
— Господи, сэр, так все и было на самом деле. Вот только…
Лицо ее при этом стало задумчивым, а взгляд — отрешенным. Что означало ее "вот только…" Штейнбок, к сожалению, не узнал, потому что, произнеся эту фразу, Алиса (Эндрю) надолго умолкла, книгу не отдавала, но страниц почему-то не перелистывала, а смотрела только на положенную перед ней картинку. Она смотрела в книгу, а Штейнбок — на нее. Что общего было между этой женщиной и изображенной на рисунках девочкой? Разумеется, волосы. Конечно, взгляд. И ничего больше, но все равно сходство казалось доктору поразительным.
Штейнбок отобрал у нее книгу, и Алиса тихо вздохнула, думая о чем-то своем, далеком, и, пока она находилась в этом переходном состоянии, он задал ей вопрос из списка, составленного Джейденом. Что-то вроде: "Кто из ваших коллег согласился на предложения, на которые согласились вы?" — глупый, на его взгляд, вопрос, с чисто психологической точки зрения, но доктор задавал его всякий раз, и всякий раз Алиса реагировала по-разному, что и заставляло Штейнбока повторять вопрос с той или иной интонацией, надеясь на то, что триста восемьдесят шестой ответ окажется, наконец, таким, на какой рассчитывал майор.
Обедали и ужинали они вместе — еду им приносили в комнату, где они проводили почти весь день, — и за едой никаких разговоров не вели. Алиса была девушкой воспитанной, ела молча и тщательно подбирала крошки. Штейнбок следил за ней исподлобья, и что-то с ним в эти минуты происходило: хотелось обойти стол, сесть рядом, взять ее руку в свою… И что?
В пятницу Бржестовски вообще не пришел открывать их посиделки, то ли его вызвал к себе полковник, то ли ему просто надоело, а у Алисы с утра было меланхолическое настроение, она молча выслушала дежурный комплимент о ее больших глазах, вздохнула, положила руки на стол и сказала с плачущей интонацией:
— Хочу домой.
Об этом они уже много раз говорили. Домой ей было пока нельзя, потому что… ну, например, она должна оказать большую услугу британской короне, это очень важно… Галиматью, которую Штейнбок приводил в качестве аргумента, Алиса обычно выслушивала с выражением понимания, после чего и начинались монологи, которые фиксировала видеокамера. На этот раз, однако, что-то было в ее интонации, заставившее доктора отказаться от ставшей уже привычной фразы. Он давно научился чутко реагировать на малейшие изменения в настроении своих подопечных, на любую возможность проникнуть в глубину подсознания, понять, изменить…
— Сегодня, — сказал он. Почему? Он не знал. Это был обычный день, ничем не отличавшийся от прочих. — Сегодня ты вернешься домой, Алиса. Ты вернешься, а я останусь, и мне будет грустно и одиноко, потому что…
Он заставил себя прерваться, чуть ли не пальцами защемил себе губы, потому что слова, которые он собрался произнести, были не просто глупыми, они были с медицинской точки зрения недопустимыми, минуту назад ему и в голову не пришло бы сказать нечто подобное, но утро было поистине странным — не для всех, только для них двоих, сидевших друг против друга и соединенных невидимой лентой.
