Аскольд Шейкин - Зеленый остров
На север! На север!..
* * *Стена не дошла до них.
8. У друзей
На следующий день их подобрали. Был это польский грузопассажирский теплоход «Форпостца».
Их сразу поместили в лазарет, но Поликарпов чувствовал себя настолько сносно, что, когда в отсек изолятора вошли капитан и судовой врач, он попытался встать. И врач и капитан говорили по-русски. Тут же, в изоляторе, они составили радиограмму в Управление советского порта, к которому был приписан «Василий Петров», и почти сразу же после этого Поликарпов, как будто у него разом вдруг кончились силы, крепко заснул.
Когда он проснулся, солнечные блики играли на белых стенах каюты, а у изголовья сидел судовой врач. Поликарпов впервые как следует разглядел его. Это был невысокий седой сухощавый мужчина лет уже за пятьдесят, с большими черными глазами и крючковатым носом.
Поликарпов приподнял голову: кроме них, никого не было. Он попросил осмотреть его.
— И что пана волнует? — спросил судовой врач.
Поликарпов долго молчал, прежде чем ответить.
— Проказа, — наконец выдохнул он. — Я трое суток жил с прокаженными. — Он кивнул на переборку, за которой, как полагал, находится его спутник. — Я уже рассказывал об острове. Я держался подальше от них, как только мог, но…
Врач молчал.
— …Потом, когда я уже покидал остров, мы оказались вдвоем. Так вышло. И, значит, я… — Поликарпов не договорил.
В самом деле — какие слова еще требовались?
— И когда это было? — спросил врач.
— Впервые — неделю назад. Карантинный срок — сорок? Или даже сорок пять дней?
— Эта болезнь, пан Поликарпов, — врач говорил с печальной, извиняющейся улыбкой, — может таиться в организме человека многие годы, прежде чем выйдет наружу. Я очень бы хотел успокоить пана, но — что было, то было. Я хочу сказать, если то был лепрозорий…
— Да разве я боюсь умереть? — перебил его Поликарпов. Но жить годы, не зная, здоров я или нет? Жить и ждать? И, в конце концов, у меня дети, жена. Разве я могу так просто вернуться к ним?
— После первой же нашей беседы, — произнес врач, всем своим видом и тоном голоса выражая, насколько огорчительно для него то, что он вынужден сообщать, — после первой же нашей беседы мне пришла в голову мысль о лепрозории, но я не имею возможности сейчас, здесь проделать исчерпывающее медицинское исследование. — Он помолчал и добавил совсем уже тихо: — И, значит, увы, кроме карантина, я тоже ничего не сумею предложить пану.
Врач умолк, и Поликарпов увидел, что голова его дрожит в нервном тике.
— Простите, пан Поликарпов, — сказал врач, перехватив его взгляд. — Я родился во Львове. Тогда это была еще панская Польша. Потом в наш город пришла Советская власть, я начал учиться в политехническом институте, но — гитлеровская война, контузия, плен…
Врач снова умолк. Тишина длилась долго, и она будто бы все больше и больше сгущалась, тяжелее давила, словно была это уже не каюта, а склеп, из которого Поликарпову никогда не вырваться.
Эту тишину вдруг нарушил негромкий голос:
— В вашем организме не может быть микробактерии Ганзена…
Только тут Поликарпов увидел, что дверь в соседний отсек изолятора открыта. Оттуда и доносились слова — по-русски, но с очень сильным акцентом. Поликарпов сразу понял, кто это говорит.
— Я хочу сказать, — продолжал тот же голос, — вы совершенно здоровы. Вы напрасно волнуетесь.
Через несколько секунд оба они уже были в соседнем отсеке.
— Вы говорите по-русски, товарищ? — спрашивал Поликарпов. (В первый момент это поразило его больше всего.)
— Очьень пльохо, — услышал он. — Я изучайль самоучка.
И тут-то Поликарпов наконец осознал, что же именно сказал его спутник!
— Понимаете, — проговорил он с широкой, прямо-таки хмельной улыбкой, — я помощник капитана советского судна «Василий Петров». А сейчас мы на польском, у друзей. Здесь товарищи наши! Вы слышали? Польская Народная Республика — Варшава, Гданьск?
Ему казалось, что именно это он и должен прежде всего сообщить своему странному спутнику.
— Меня зовут Таг Этдин Абуделькад, — ответил тот, и хотя голос его с каждым словом слабел, говорил он по-прежнему очень отчетливо. — Остров, где мы встретились с вами, не лепрозорий. — Он лежал на спине, перебинтованный с головы до ног, и только переводил глаза, глядя то на судового врача, то на Поликарпова. — Это не лепрозорий, — повторил он. Это… Я скажу… Это фабрика смерти.
— Но погодите, товарищ! — Поликарпов все еще не мог справиться с возбуждением и лихорадочно смеялся. — Что вы говорите? Как вас понимать?
Абуделькад приподнялся на койке.
— Это склад запасных частей человеческих! — крикнул он и вытянулся на своем ложе.
9. Глава без названия
Судовой врач склонился над Абуделькадом, потом схватился за шприц.
Поликарпов вернулся в свой отсек. Он повалился на койку, закрыл глаза и вдруг увидел три пальмы и Сайда около них. «Она ушла, — раздался его печальный голос. — Мы проводили ее».
Воспоминания всплывали в мозгу Поликарпова в обратном порядке.
«О душа, — услышал он голос Сайда, — смирись пред тайной со Христом быть в единении. С радостью благоговейной подойди к престолу господню…» Молитва? Нет! Обман, чтобы дополнить физические цепи моральными!
Потом он увидел, как Ринга подходит к белому столу. То, как она откинула волосы и показала шрам: «У меня тоже есть знак».
Этот Абуделькад говорил правду. И было ясно, почему в лодке, даже сознавая, что умирает, он молчал, а тут вдруг заговорил: русская речь послужила паролем!
Судовой врач вернулся, прикрыл за собой дверь.
— Пану Абуделькаду надо много спать, — сказал он. — Истощение, потеря крови, нервный шок.
Он опустился на белую табуретку у изголовья койки.
— Невероятно, — проговорил Поликарпов.
Судовой врач молчал.
— Невероятно, — повторил Поликарпов.
Судовой врач горестно-пытливо и как человек, который неизмеримо более стар и умудрен опытом, взглянул на него:
— Пан так считает? Но почему пан так считает? То, что пан видел, всего лишь капитализм в его наиболее откровенном и, значит, в разбойничьем облике. Платите! Для вас на заповедном острове будут держать «запас». Платите больше! Его доставят в любое место Земли. Платите! Платите! Ради вашего личного благополучия растопчут любую другую жизнь! И еще будут при этом возводить очи горе и повторять: «Каждому свое…». О, я знаю! Я своими глазами читал эту лживую заповедь на воротах Освенцима[1]! Я прошел через эти ворота!
