Октавиан Стампас - Проклятие (Тамплиеры - 5)
- Приведите... как его зовут?
- Арман Ги.
Командор повторил эту команду в темноту коридора и она была тут же выполнена.
За время своего сидения в подвале, комтур Байе не успел обтрепаться и обовшиветь, и даже сохранил приличествующую чину осанку. Только глаза провалились. И горели как у сумасшедшего. Это было заметно в полумраке комнаты.
Де Аньезьеко и де Бонна, сидевшие за длинным столом по обе стороны от великого магистра, невольно отпрянули и вжались в спинки своих кресел, таково было воздействие этого горящего взгляда.
Руки Армана Ги были связаны за спиной. Два дюжих рыцаря держали его за локти.
- Ты Арман Ги, бывший комтур Байе? - спросил Великий Магистр негромким, но твердым голосом.
- Да, именно так меня зовут, - густым, слегка рычащим басом ответил комтур.
- Откуда ты родом?
- Из Нарбонна.
Капеллан и генеральный прокурор многозначительно переглянулись.
- Проклятый дольчинианин, - прошептал де Аньезьеко.
- Когда ты стал комтуром Байе? - продолжал допрос Великий Магистр.
- Год назад.
- Чьим попущением?
- Вашим, мессир.
Де Молэ посмотрел в сторону командора, занявшего скамью в стороне от стола под высоким стрельчатым окном.
- Да, мессир, - подтвердил тот, - на патентном листе оттиснута ваша печать. Но, справедливости ради, должен заметить, что представлял господина Ги я.
Великий магистр помолчал немного. Допрашиваемый сменил опорную ногу и поза его сделалась еще более горделивой. Чувствовалось, что он весьма уверен в себе.
- Признаешь ли ты себя в тех прегрешениях в коих тебя обвиняют?
- Сначала я бы хотел узнать, в чем именно меня обвиняют.
- Признаешь ли ты, что пил вино как в дни скоромные, так и в дни постные? Признаешь ли ты, что соединялся со вдовами и отроковицами как естественным, так и противоестественным образом? При знаешь ли ты, что всяческими угрозами и хитростями склонял к содомскому греху молодых служек и рыцарей?
Арман Ги выпятил нижнюю губу и шумно втянул воздух тонким, неприятно заостренным носом.
- Что ж, я не буду отпираться, тем более, что у вас сколько угодно желающих подтвердить эти факты. Я делал то, о чем ты говоришь!
- Итак, ты признаешь, что согрешил!? - грозно возвысил голос Жак де Молэ.
- Я признаю только то, что это было, но отказываюсь признать все, мною содеянное грехом и преступлением.
- Объяснись, - предложил Великий Магистр.
- Может быть я и нарушал букву нашего писаного устава, но при этом ничуть не грешил против духа Орденского. Я вел себя в границах древних традиций. Ибо не можете же вы, верховные управители и капитуляры, не знать, что винопитие было весьма и весьма распространено и даже поощряемо среди рыцарей Храма в те славные времена, когда белый флаг с красным крестом наводил ужас на неверных в Святой Земле. Возможно винопитием слегка скрашивались трудности службы в тех местах. Что же касается женщин... да, здесь есть преступление перед высшей нашей хранительницей и единственной дамой достойной нашего поклонения - девой Марией. Но, если вы не предубеждены против меня, то признаете, что соединение с женщиной в те, уже упоминавшиеся мною, героические времена не считалось смертельным, неотмолимым грехом. Хранительница наша знает, на что я готов во имя ее славы, и знает, что поселянки эти, о коих идет речь, сходились со мною по доброй воле и даже с превеликой охотой.
Присутствующие молчали, подавленные напором этой зверской демагогии. Можно спорить с человеком заблуждающимся отчасти, но как говорить с тем, кто...
- Что там еще? Содомирование служек и рыцарей юных... Опять, тут я вынужден обратиться к памяти вашей, и указать на древние орденские традиции. Может быть неписаные, от непосвященных скрытые, но безусловно имевшие место и даже лежавшие в самой основе и сердцевине орденской жизни. Было заведено побуждать братьев к сожительству, дабы они не стремились соединиться с женщинами вне храмины, и не подвергали себя риску выдать, по слабости душевной, страшные орденские тайны. Я знаю, что у Бернара Клервоского содержится осуждение содомии, но ведь устав этот, не будем притворяться, есть лишь внешняя ширма, скрывающая тайну внутреннего, то есть истинного посвящения. А при нем, при посвящении истинном, позволительны некоторые вещи, по сравнению с которыми желание поласкать соблазнительного юнца может быть признано делом невинным, если даже не богоугодным.
Когда Арман Ги закончил говорить, установилась гробоподобная, неестественная тишина. Великий Магистр молчал, молчали и приехавшие с ним капитуляры. Тогда командор Нормандии не умея, или не решаясь возразить развратному болтуну по существу, придрался к внешнему несоответствию в его речи.
- Если ты говоришь, что соединение с братьями есть способ уберечь некую тайну тамплиерства, почему ты тогда с женщинами соединялся тоже?
Арман Ги высокомерно поклонился.
- Я признал это своим грехом и готов отмаливать и отмаливать его.
Жоффруа де Шарне замолчал и выглядело это так, будто он ответом вполне удовлетворен.
- Уведите его, - сухо приказал Великий Магистр.
Когда уволакиваемый из комнаты бывший комтур Байе обернулся, выворачивая шею, в глазах его читалось искреннее изумление. Он был убежден, что его речь урезонила орденских иерархов, и молчат они потому, что потрясены ее глубиной и силой. И вот, вместо того, чтобы отпустить его и даже возвысить, они...
- Ханжи! Несчастные ханжи и трусы! - заорал он, - не притворяйтесь святошами!
Его истошные вопли еще долго были слышны, пока не погасли в глубинах замка.
- Он просто сумасшедший, - пробормотал генеральный прокурор, вытирая платком пот с переносицы.
- Проклятый дольчинианин, - вслух повторил свою мысль капеллан, лангедокские свиньи не меньшие пособники дьявола, чем провансальские псы. Я словно слышал речения безумного Дольчина, когда он отверзал свою богомерзкую пасть.
Печальный командор Нормандии теребил массивную серебряную цепь, висевшую у него на груди.
- А год назад он показался мне благоразумным и добронравным человеком. И просвещенным. Когда я ходатайствовал о нем перед вами, мессир, я был уверен, что приношу Ордену пользу, и немалую.
- Да уж, - перекрестился де Аньезьеко.
- Он сумасшедший, - повторил свою мысль генеральный прокурор, но уже менее уверенным голосом.
- И с каким вызовом держится, - всплеснул руками капеллан, - горделив и самонадеян, как все еретики.
- Отчасти меня извиняет то, что при первом же поступившем ко мне известии о приемах и методах Армана Ги в его новой должности, я тут же велел его арестовать, - начал оправдательную речь Жоффруа де Шарне, - так что растлить он успел немногих.
