Анджей Земяньский - Бреслау Forever
— Мы и вправду добыли его в бою? — спросил он.
— Нет. Они сдались.
— Ага. Не удалось попасть камнем в наш броненосец. Или сбить веткой самолет? — буркнул он.
— Простите?
— Они сражались в окружении. У них просто закончились боеприпасы, — пояснил он.
— Немедленно прекрати, — рыкнул Грюневальд.
Но Кугер поднялся и положил свою единственную руку рабочему на плече. После чего сказал:
— Старик, тебе нужно будет найти переводчика. И выучить по-польски: «Я никогда не принадлежал к членам национал-социалистической партии Германии».
— Извините, но я как раз член нашей партии.
Кугер улыбнулся ему:
— Ну, в таком случае, ты все просрал.
— Да перестань ты! — заорал перепуганный Грюневальд.
* * *Теперь у них был переводчик получше, так что с Кугером могли договориться. Мищук вопил:
— А знаешь, что мы делаем с немецкими пленными?! Знаешь что? — тут он разорался на всю Ивановскую. — Мы приказываем им выкапывать трупы и затаскивать в братские могилы. Знаешь, какая там вонь? И что можно видеть?
— Я не слишком гожусь для выкапывания трупов. У меня всего одна рука и одна нога, — спокойно отвечал Кугер.
Тут подскочил Васяк:
— Ты, свинья! Говори, с какого времени ты в нацистской партии?
И вот тут пленный их поразил абсолютно. Он ответил им на чистом польском языке:
— На самом деле, я никогда не был членом национал-социалистической партии Германии.
Милиционеры онемели. Они глядели друг на друга и не могли ничего сказать. У обоих отняло речь.
— Ты… ты… — запинался Мищук. — Ты поляк?
— Нет. Я немец.
— Так как ты можешь так здорово сказать?
— Я приготовился. Я человек предусмотрительный.
Васяк лишь покачал головой.
— Тогда скажи еще чего-нибудь по-польски.
Кугер на это:
— Я не из гестапо, я не из РСХА, я не принимал участия в войне, потому что у меня только одна рука; я не был в СС, ни разу даже не видел концентрационного лагеря. Никого туда не посылал. Я унтер-офицер уголовной полиции. Бандиты, воры, убийцы — я занимался только этим.
Мищук грохнулся на стул. Васяк оперся о стенку.
— Ты знаешь польский?
— Да нет же, не знаю. Эти несколько предложений я выучил на память. Нанял самого лучшего переводчика в Бреслау, чтобы он меня натаскал… Простите, во Вроцлаве. Я чувствовал, что мне эти слова пригодятся.
Мищук с Васяком не могли выйти из шока.
— Ты, слушай, — сказал один другому. — Что-то я так думаю, что он правду говорит.
— Ну, мне тоже так кажется.
— Ладно, черт с ним. Проверим захваченные документы.
— А как ты проверишь? Сколько у тебя переводчиков?
— Да, правда. — Мищук повернулся к охранникам. — Подбросьте ему в камеру пачку «кэмэла».
Один из них возмутился.
— Американские сигареты ему давать?! Русские дам!
— Так он же задохнется. Это же немец.
— Факт, — прибавил Васяк. — Он же не прошел того, что мы. — Он вернулся к допросу: — Так что там с тем следствием в Народном Зале?
Видя, что Кугер тоже в стрессовом состоянии, уже мирно прибавил:
— Да не бойся ты. Мы же не из УБ, обычная милиция. — Какое-то время подумал. — Мы не вышлем тебя в гулаг или другой какой лагерь. Если все хорошенько расскажешь, как на исповеди, мы тебя освободим, и тогда поедешь. Немцев теперь выселяют, так что, бляха, дружки занесут тебя в поезд, и поедешь в свою Германию. Будешь там лопать эти свои… — Тут он замялся и повернул голову. — Что они там едят?
— Рульку, — подсказал переводчик.
— Ну, будешь лопать свою рульку и пить водку.
— Они пиво пьют, — снова вмешался переводчик. — Хотя и водочку не презирают.
— Ну, именно, — продолжал Васяк. — Будешь есть рульку и пить пиво с водкой. А там еще и бабонька какая поблизости. — Он закурил. — Ты хоть знаешь, сколько у тебя на родине одиноких баб? Знаешь, сколько немцев на войне погибло? И сколько там баб для окучивания? Спокойно, спокойно. Даже на калеку бросятся. Будешь ебаться как кролик, яиц же тебе не оторвало.
— А уж охотных баб будет множество, — подключился Мищук. — Вот представь-ка. Рулька, пивко, а ты с бабой в теплой постельке. Под одеяльцем. Утречком газетку просмотришь, пока она тебе завтрак будет готовить. К примеру, яичницу на сале.
Рот Кугера заполнился слюной. Мищук не останавливался.
— Понятное дело, мы можем передать тебя в УБ. Вот только, видишь… — он понизил голос. — Сначала признаешься, что прокопал канал под Атлантическим океаном, после чего тебя вышлют в лагерь за полярным кругом, в котором ты через пару месяцев сдохнешь с полными портками дерьма.
Васяк подошел сборку. Теперь он был «хорошим полицейским».
— Так что, выбирай. Яичница утром, пивко и тепленькая бабенка под одеялом, или заполярный круг, где будешь скользить по льду, потому что тебе не дадут никакой подпорки. А работать обязан…
Мищук прибавил:
— Как долго ты можешь выжить при минус сорока?
— Теплая женщина в постели, — манил Васяк. — Рулетка, пивко, сигаретка и утренняя газета. Или… минус сорок, вокруг только проволока и охрана. Люди, которые будут хотеть тебя сожрать. И все украсть, а ты ведь от них и не защитишься.
Кугер оттер слюну с губ.
— Скажу! — завопил он. — Все вам скажу!
Мищук закурил, сделал глубокую затяжку.
— Этого нам и было нужно, — вырвалось у него. — Валяй, как на святой исповеди.
Кугер прикрыл ладонью глаза.
— Вы меня и вправду освободите? Отошлете в Германию?
— Да. — Мищук жевал американскую конфету. Странная какая-то она была, никак нельзя ее было раскусить. На упаковке писали «chewing gum». И точно, тянулась словно резина. Милиционер скорчил геройскую мину и проглотил всю конфету.
— Грюневальд отстранял меня от следствия, потому что считал пораженцем. Но кое-что мне известно. Ведь я был с ним с самого начала.
Гестаповская столовка не работала. Отключили электричество и воду. Сделалось ужасно холодно, потому что отопление в доме накрылось. В этом городе ничего не работало. Власти хотели запустить одну трамвайную линию, но не удалось. На рельсах стоял разбитый русский танк, причем, самый тяжелый. Никак нельзя было его отпихнуть или даже оттащить с помощью грузовика. А никакого другого оборудования не было. В каменных каньонах царили мародеры и Верфольф.
Они разложили на столе то, что у них было. От партии они получили две селедки и краюху хлеба. Со стола было есть как-то неприлично, так что под низ подстелили газету. Видя отчаяние немца, дали ему кусок хлеба с селедкой. И немного воды запить. А потом еще и пол стакана самогона, чтобы немчура знал, как положительно они к нему относятся.
