Стас Иванов - Организм 2.0
Паника, безумие – они овладели людьми. Небо на Западе пылало четыре дня и четыре ночи, пока на страны Восточной Европы падали бомбы. Но человечество вновь просчиталось – протист успел добраться до Африки, Западной Европы и обеих Америк. Больше остаткам человечества стало нечего защищать, некуда отступать, и люди побежали. Куда угодно – в пустыни, степи, на острова, лишь бы подальше от крупных населенных пунктов и друг друга. Оставляя за собой выжженные земли и опустошенные города, люди стремились забиться в щель поглубже, где была хоть какая‑то надежда пережить пандемию.
Казалось, нужно подождать совсем немного и зараженные погибнут. Тогда можно будет выбраться из своих укрытий и начать заново отстраивать разрушенные города. Лишь мечты о возрождении поддерживали в людях желание выжить. Но…
Протисты отказались умирать от голода и гнить. Их клетки не гнили, ибо формально они были живы. Перестроенные микроорганизмом тела не нуждались в пище – энергией их обеспечивал сам протист. Зараженные были почти мертвы, но в них еще теплилась жизнь, насильно поддерживаемая в телах носителей неистребимым микроорганизмом.
Людям же пришлось гораздо хуже. Несмотря на то, что использованного для зачистки ядерного оружия было недостаточно, чтобы спровоцировать ядерную зиму, его применение привело к неожиданным последствиям. Потрясения земной коры вызвали массовое извержение вулканов, выбросивших, а возможно, и продолжающих ежедневно выбрасывать в атмосферу тонны кубических метров пепла. Серые, непроницаемые для света облака в считанные дни затянули небо, погрузив мир во тьму и холод. Ирония судьбы – стремясь спасти себя, люди сами же уменьшили свои шансы на выживание.
С момента, как посерело небо, прошло пять лет. Сколько на Земле осталось живых – доподлинно неизвестно. Впрочем, автор этих строк может смело утверждать о девяти тысячах трехстах двадцати трех живых, обосновавшихся на острове Валаам на Валаамском архипелаге островов. Изначально нас было около шестидесяти тысяч – несколько сотен местных, большей частью монахов, и чуть больше пятидесяти девяти тысяч беглецов. Первая и самая страшная зима унесла половину. Часть умерла от голода и болезней, часть предпочла расстаться с жизнью добровольно. После второй зимы нас стало на десять тысяч меньше. Третья, четвертая и пятая забрали всего десять тысяч человек – мы довольны таким результатом. Кое‑как, но мы научились выживать.
Не берусь сказать, скольких из нас унесет следующая, шестая зима. Знаю лишь одно – нас станет меньше. Возможно, намного – люди вконец отчаялись, и в общине вновь начали проявляться суицидальные настроения. Безысходность – она завладела умами людей, она витает над общиной в виде серых, непроницаемых для света облаков.
И почему мы отчаялись, автор этих строк может утверждать наверняка: последний радиообмен с Финской и Петрозаводской общиной состоялся два года назад. С тех пор радиостанция не смогла поймать больше ничего, кроме треска белого шума эфира. Наверное, мы последние живые девять тысяч человек на тысячи километров вокруг. А возможно, мы последние живые на всей Земле. Последние девять тысяч триста двадцать три человека, окруженные миллионами носителей токсоплазмоза…
Конец первой части.
Автор: Алексей Долин, еще живой.Протяжно выдохнув, Долин засунул ручку в нагрудный карман легкой полу–военной куртки, закрыл тетрадку, почесал покрытую недельной щетиной щеку и чуть сдвинул вверх натянутую по самые брови шапочку. Встав со складного стульчика, стоявшего на вершине открытой, без крыши, сторожевой вышки, расположенной на скалистом берегу острова, он оперся о перила и вгляделся в бесконечную гладь серых вод Ладожского озера.
Дежурить он любил. Занятие это пусть и бесполезное – до ближайшего берега двадцать два километра, и протисты вряд ли пожалуют в гости, – зато можно остаться наедине с самим собой. В поселке же Акимов обязательно найдет, чем занять свободную пару рук. Да и взгляды поселян… они раздражают. Все смотрят одновременно и как на чумного, и как на кого‑нибудь мессию. То шарахаются прочь, то подбегают и, заискивающе заглядывая в глаза, просят о чем‑нибудь. Найдешь то? Найдешь сё? Угу, как будто это так просто… А когда отвечаешь на все просьбы твердым «нет», заискивающие взгляды вмиг превращаются в подозрительные, завистливые и злобные.
Хотя Долин прекрасно понимал этих людей и знал, какие мысли скрываются за их взглядами.
По второму закону поселения за воровство всегда полагались расстрел или изгнание с острова. В случае, если приговоренный выбирал изгнание, два бойца с оружием сажали его в лодку, отвозили к ближайшему берегу и выпихивали в воду. А ближайший берег – это поселение городского типа Сортавала, где обитает немало протистов. Вернуться обратно на остров приговоренный мог лишь в случае, если ему удастся принести что‑нибудь ценное для общины.
До начала декабря первой зимы, когда воды озера еще не сковал лед, лодка отправлялась к Сортавале тридцать пять раз. На берег осмелились выйти всего десять человек. Остальные решили вернуться на Валаам и быть пущенными на корм свиньям – в мертвом, естественно, виде.
Девять первых смельчаков, отправившихся в Сортавалу, так и не вернулись. Зато это получилось у десятого – Алексея Долина. При этом он принес консервы, батарейки и медикаменты. Солдаты в лодке, обязанные два часа дожидаться возвращения приговоренного, чуть не слегли с инфарктом, когда с берега какой‑то протист (а другого и быть не могло) помигал им фонариком. Пришлось потратить немало времени и нервов, чтобы убедить их подплыть поближе к суше.
С тех пор еще несколько десятков человек пытались совершить рейд в Сортавалу. И по собственной воле, и будучи приговоренными. Однако через месяцы провальных попыток стало ясно, что уйти на сушу и вернуться живым способен лишь Долин. И сколько бы Алексей ни объяснял, как избежать внимания мертвецов, все вышедшие на берег неизменно пополняли ряды врага.
Вот и начали ходить слухи, что Долин чуть ли не мертвец, потому его не трогают. Дескать, чуют своего.
Но Долина нисколько не расстраивало, что его избегают. Сам он никогда не стремился быть в центре внимания. Он всегда был необщительным и угрюмым. На его лице редко появлялись эмоции, он никогда не шел первым на контакт, и люди обычно отвечали ему взаимностью.
Иногда он мрачно усмехался, находя сложившуюся ситуацию крайне забавной. До пандемии его не замечали и избегали живые люди, а после начала конца света оказалось, что он не особо интересен даже мертвецам.
Правда, в новой жизни его способность быть незаметным сослужила ему добрую службу. Он стал вторым, негласным лидером общины, к его мнению прислушивались, оно имело немалый все. Но самое главное, он никогда не голодал – у него имелась пара–тройка схронов с калорийной пайкой.
