Александр Рубан - Сон войны (сборник)
— Я лучше яблоко, — сказала она. — Если можно…
Олег молча подал ей яблоко. Симины яблоки мы, не сговариваясь, решили оставить Танечке — когда узнали, что воды нет даже в умывальниках. Она об этом нашем молчаливом уговоре, конечно же, догадалась, но все равно каждый раз спрашивала.
Все еще всхлипывая, Танечка стала есть яблоко. А я стал смотреть в окно.
По времени должно было темнеть — но, может быть, я ошибаюсь, и в этих местах темнеет позже… За окном было все то же самое. Отчетливо были видны обе «шилки», исправно державшие на прицеле нечто невидимое в зените. Стволы «града» (если это был «град») смотрели в сторону последнего, шестнадцатого вагона. Или, может быть, даже еще правее. Нива была уже во многих местах примята и вытоптана, и как раз сейчас опять производилась смена оцепления.
Нарядная, блестящая, ярко-зеленая бортовая машина медленно двигалась слева направо по уже наезженной колее вдоль цепочки солдат. Новые часовые выпрыгивали из кузова и сменяли отстоявших — а те, передав сменщику автомат и с наслаждением потягиваясь, почему-то не садились в машину, а разбредались кто куда. Некоторые брели в нашу сторону, но, приблизившись к составу на расстояние метров пятидесяти, падали на живот и дальше продвигались ползком… Скоро опять начнутся беспорядочные стуки и позвякиванья по колесам и по днищу вагона.
Когда это случилось впервые, в поезде возникла паника. Кажется, даже Олег растерялся и не сразу смог успокоить Танечку, а Сима, зачем-то прихватив бутылку спирта, побежал в туалет. Я же просто лежал на своей полке и старался сосредоточиться на ране в боку, которую Танечка еще не вполне успела заговорить. Лежал — и все. Зато не вопил, не метался и не молился, как остальные в других купе. Не потому, что я очень храбрый, а потому, что все равно ничего нельзя было сделать и оставалось ждать, чем все это кончится.
Кончилось — ничем: постучали, позвякали, даже, кажется, попересмеивались под днищем вагона, да и уползли восвояси. А минут через пять после того, как уползли, вернулся Сима. Уже без бутылки, но почему-то трезвый.
Короче говоря, теперь мы знали, что все эти позвякиванья для нас неопасны. Автоматы остались у тех, кто стоит в оцеплении — так что пускай себе звякают. Ну, по скольку им лет? Восемнадцать — двадцать. Дети. Играют. Им интересно пугать, и начальство сквозь пальцы смотрит. И нас они не боятся — а зверем человек становится только от страха. Или же по приказу, но это, впрочем, одно и то же.
И все же, когда опять раздалось позвякиванье, мне стало не по себе. Потому что: а вдруг уже отдали приказ? Глупость, конечно. Кто и зачем будет отдавать такие приказы?..
Нет, все-таки, вряд ли это война. Маневры какие-нибудь — а мы мешаем. Встряли из-за отставания… А в пришельцев я не верю: сам же их рисовал на компьютере, во всех видах. Даже Мара пугалась, а Тимку было не оторвать. Веселый был заказ, и богатый — два месяца на него жили, даже торты пекли…
А «галлюцинации»? Они с маневрами как-то не стыкуются. Хотя, мало ли от чего могут быть галлюцинации? Какое-нибудь радарное излучение — от «шилок», например… И тут меня осенило: «град»! Так называемый «град», потому что Олег тоже не был уверен, что это именно он. До начала «галлюцинаций» стволы «града» смотрели влево — на голову состава, а сейчас… Я сунулся к стеклу и посмотрел. Так и есть: вправо — туда, где хвост! Можно было и не смотреть, я это и так помнил.
— Нет, Фома Петрович, — сказал Олег. — Я тоже об этом думал. Не получается.
Я молча уселся обратно. Да, не получается. Мог бы и сам сообразить. Вот он, передо мной на столике — обломок французской шпаги, и вот он, передо мною же — наконечник татарской стрелы. И никакой психотроникой этого не объяснишь. Остаются «параллельные пространства», но их я тоже рисовал. И зовут меня — Фома Неверов.
Сима был Серафим-Язычник — «там». Правда, в моем «там».
А я Неверов — здесь. «Там» у меня фамилии не было.
Это, разумеется, тоже ничего не объяснило и даже отдавало неконструктивной мистикой, но я все-таки спросил:
— Олег, у вас какая фамилия?
— Корж, — ответил он, слегка удивившись. — Корж Олег Сергеевич… А что?
— Есть одна безумная идея. Вряд ли достаточно безумная, но — чем черт не шутит… Скажите, а «там» ваша фамилия тоже была Корж?
Олег сразу понял, где это — «там».
— Там я был Коржавиным, — сказал он и улыбнулся неприятной, жесткой улыбкой. — Я это отлично помню, потому что много раз видел свою фамилию в проскрипционных списках наместника. Причем, последние два года — в первых строках. Коржавин Олег Сергеев (меня даже заочно лишили дворянства), сначала ослушник законной власти, потом бунтовщик и, наконец, бандит. Карьера!.. А что за идея?
— Бредовая, — отмахнулся я. — Просто подумалось: а нет ли какой-нибудь связи между фамилией и содержанием галлюцинации? Даже не столько содержанием, сколько… ну, скажем, самим фактом ее возникновения.
— Моя фамилия — Гафарова, — сказала Танечка. — И здесь, и «там». Не подходит?
— Не знаю, — честно ответил я. — Да и вряд ли она возможна, такая связь. Не берите в голову.
— А ваша фамилия подошла? — спросила Танечка.
— Ах, да, извините! Неверов, — представился, наконец, и я, спохватившись. — Здесь Неверов. А «там» — просто Фома по прозвищу Секирник. Но это не фамилия, а, скорее, профессия. Я лучше всех в дружине владел боевой секирой, вот и прозвали.
— А вы, Сима? — спросила Танечка.
— А что я? Я Серафим Светозарович Снятый, разнорабочий. Сокращенно — эС-эС-эС-эР! И точка. После каждой буквы.
— Ужели у вас и правда ничего не было?
— Наверное, было, — заметил Олег, — но такое, что стыдно рассказывать. Или нет?
— Пить надо меньше, старики!.. — вздохнул Сима. Поерзал, покряхтел, опять перевернулся на спину и вдруг буркнул: — А, может, наоборот, больше. Может, я потому и не спятил, как вы, что под газом был?
— А что, это тоже идея, — усмехнулся Олег. — Как вы полагаете, Фома Петрович?
— Не исключено, — улыбнулся и я.
— Я давно намекаю: пора хряпнуть! — обрадовался Сима.
Непьющий Олег возражать не стал и даже сказал одобрительно:
— Практический ты человек, Серафим.
Обломок шпаги Сима небрежно отодвинул к окну, а наконечником татарской стрелы стал резать украинское сало («Острый финкарь! — похвалил он. — Только ручка короткая»). Олег открыл две баночки черной икры и баночку аджики, а Танечка, распечатав пачку печенья, стала делать из этого бутерброды.
С посудой получилась небольшая заминка, но Сима привычно разрешил возникшее затруднение: себе взял бутылку, а мне плеснул в Олегов стаканчик для бритья («Уже стерильно, Петрович!»). Танечке достался единственный стеклянный стакан, а Олегу крышечка от ее термоса, чай из которого ушел на промывку ран. Им обоим Сима налил вина, причем доверху, и скомандовал:
